Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов

На крыше ветер надувал флаг с незнакомыми мне четырьмя широкими полосами — оранжевой, белой, синей и зеленой.

— Vierkleur [46] Vierkleur, вирклёр (четырехцветный, африкаанс ) — государственный флаг Южноафриканской Республики Трансвааль с 1858 по 1902 г.: зеленая вертикальная полоса у древка, от которой отходят три горизонтальные полосы равной ширины — оранжевая, белая, синяя. , — пояснил Магнус, проследив направление моего взгляда. — Флаг Трансвааля.

— И вы его не снимаете? — Вывешивать иностранные государственные флаги было запрещено еще год назад, чтобы предотвратить вздымание красных китайских знамен сторонниками Малайской коммунистической партии.

— Сперва меня пришлось бы пристрелить.

Магнус не снял обуви, прежде чем зайти в дом, и я последовала его примеру. Стены прихожей были выкрашены белым, желтые доски пола маслянисто поблескивали под лучами вечернего солнца, лившимися в окна. Мое внимание привлек ряд картин на стене в гостиной, и я решила взглянуть на них поближе. Горные пейзажи, бесплодные, протянувшиеся до горизонта…

— Фома Бэнс [47] Фома Бэнс — английский художник и путешественник (1822–1875). Участвовал в экспедициях по исследованию Африки в бассейне реки Замбези и северной Австралии, где его именем названа одна из рек. . А вот те литографии с хинными деревьями — это Пьерниф [48] Якобус Хендрик Пьерниф (1886–1957) — художник-пейзажист, признанный лучшим из южноафриканских старых мастеров. , — разъяснил Магнус, заметно польщенный моим интересом. — С Мыса.

В рамку вплыло чье-то отражение, и я повернулась навстречу китаянке лет под пятьдесят, седые волосы которой были скручены в пучок на затылке.

— Моя Лао Пуо, Эмили, — произнес Магнус, целуя жену в щеку.

— Очень рады видеть тебя у нас, Юн Линь, — поприветствовала та. Свободная бежевая юбка скрадывала очертания ее тонкой фигурки, на плечах — красный жакет.

— Где Фредерик? — спросил Магнус.

— Не знаю. Наверное, у себя в бунгало, — ответила Эмили. — У нашей гостьи усталый вид, Лао Кун. У нее был долгий день. Перестань хвастаться своим домом и проводи ее в ее комнату. Я уезжаю в медпункт: жену Муту укусила змея.

— Ты вызвала доктора Йео? — спросил Магнус.

— Конечно же, лах . Он уже едет. Юн Линь, мы поговорим попозже.

Она кивнула мне и ушла.

Магнус повел меня по коридору.

— Фредерик — ваш сын? — спросила я: не могла припомнить, чтобы что-то слышала о нем.

— Мой племянник. Он капитан Родезийских африканских стрелков.

Дом был наполнен напоминаниями о родине Магнуса: крашенные охрой ковры, сотканные каким-то африканским племенем, хрустальная ваза с торчащими из нее иглами дикобраза, массивная, фута в два [49] Около 61 сантиметра. длиной, бронзовая скульптура леопарда, преследующего невидимую добычу. В восточном крыле задней части дома мы миновали комнатушку, немногим больше кладовой для белья. Половину узкого стола в ней занимала рация.

— Вот так, — указал на нее Магнус, — мы поддерживаем связь с другими фермами. Завели мы их после того, как К-Ты стали слишком часто срезать наши телефонные линии.

Моя комната была последней по коридору. Стены — и даже пластиковые выключатели — были выкрашены белым, и на несколько секунд мне представилось, будто я снова в Ипохской городской больнице. На столе стояла ваза с цветами, каких я прежде никогда в тропиках не видела — кремово-белые, напоминающие формой раструб фанфары. Я потерлась запястьем об один цветок: его лепестки казались бархатными.

— Что это за цветы?

— Лилии ароидеи. Мне прислали клубни с Мыса, — сообщил Магнус. — Они здесь хорошо приживаются. — Он поставил мой чемодан у комода из тикового дерева и спросил: — Как твоя мама? Улучшения есть?

— Она ушла в свой собственный мир. Полностью. Больше даже не спрашивает меня о Юн Хонг.

Меня это в какой-то мере радовало, но об этом я ему не сказала.

— Тебе следовало бы после войны сюда приехать, здоровье восстановить.

— Я ждала ответа из университета.

— Но работать в Трибунале по военным преступлениям… после того, что с тобой случилось?!

Он покачал головой:

— Удивляюсь, как только отец тебе позволил.

— Всего три месяца-то и работала.

Я помолчала, потом сказала:

— За всю войну у него не было ни единой весточки обо мне или о Юн Хонг. Когда он меня увидел, то не знал, что со мной делать. Я была для него призраком.

То был единственный раз в моей жизни, когда я видела отца плачущим. Он так сильно постарел… Однако, если разобраться, и я тоже. Мои родители уехали с Пенанга и перебрались в Куала-Лумпур. В новом доме он, прихрамывая (чего до войны никогда не было), привел меня на второй этаж, в комнату моей матери. Моя мать меня не узнала и повернулась ко мне спиной. Через несколько дней она вспомнила, что я ее дочь, но всякий раз, завидев меня, принималась расспрашивать о Юн Хонг: где она, когда домой придет, почему до сих пор не вернулась? Довольно скоро я стала испытывать жуткий страх, навещая ее.