Элена Ферранте - Те, кто уходит, и те, кто остается

Мать с дочерью обнялись, Нунция долго плакала, а потом подарила Дженнаро тряпичного Пиноккио. Лила вроде бы обрадовалась матери, но, стоило той начать бранить дочь за совершенные глупости, решительно сказала: «Мам, давай так: или ты делаешь вид, что у нас все нормально, или уходишь». Нунция обиделась и села играть с ребенком, то и дело повторяя, будто и правда обращалась к нему: «А когда мама ходит на работу, на кого же она тебя, бедняжечка, оставляет?» Паскуале понял, что совершил ошибку, сказал, что уже поздно и им пора. Нунция осмелела, повернулась к дочери и то ли угрожающе, то ли жалобно произнесла: «Сперва ты вытащила нас из нищеты, мы зажили как настоящие господа, а потом все поломала: твой брат чувствует себя брошенным и больше не желает тебя видеть, отец вычеркнул тебя из своей жизни. Лина, я не прошу тебя мириться с мужем, знаю, что это невозможно, но умоляю, поговори с Солара — это из-за тебя они все забрали себе, а твой отец, Рино, все мы, Черулло, снова остались ни с чем».

Лила дослушала ее, а потом практически вытолкала за дверь: «Лучше тебе, мам, никогда больше сюда не приходить». То же она крикнула вслед Паскуале.

Слишком много проблем свалилось на нее одновременно: она чувствовала свою вину перед Дженнаро и Энцо, выматывалась на работе, сносила сверхурочные смены и пошлости Бруно, боялась родни, снова готовой повиснуть у нее на шее, да еще и терпела визиты Паскуале, гнать которого было бесполезно. Он ни на что не обижался, весело врывался к ним в дом, то волок их в пиццерию, то вез на машине в Аджеролу, чтобы ребенок мог подышать свежим воздухом. Но больше всего он усердствовал, пытаясь втянуть Лилу в общественную деятельность. Он уговорил ее записаться в профсоюз, хотя она этого не хотела и согласилась исключительно назло Соккаво, которому это вряд ли понравилось бы. Паскуале носил ей разные брошюры об оплате труда, трудовых договорах, ставках зарплаты, написанные коротко и понятно; сам он их даже не открывал, но не сомневался, что Лила рано или поздно их прочтет. Вместе с Энцо и сыном он затащил их на набережную Ривьера-ди-Кьяйя, на демонстрацию против войны во Вьетнаме, которая переросла в ужасные беспорядки и панику: появились фашисты, начали кидать камни, провоцируя полицию, Паскуале ринулся в бой, Лила кричала и ругалась, а Энцо проклинал ту минуту, когда они додумались взять с собой Дженнаро.

Но особенно запомнились Лиле другие два эпизода. Паскуале особенно активно зазывал ее на собрание, на котором ожидалось выступление одной из руководителей партии. Лила согласилась, ей было любопытно. Из речи, посвященной отношениям партии и рабочего класса, Лила почти ничего не услышала, потому что докладчица опоздала и к долгожданному началу собрания Дженнаро успел устать, так что Лиле пришлось его развлекать, выходить на улицу поиграть, возвращаться и снова выходить. Впрочем, того немногого, что услышала Лила, ей хватило, чтобы понять, насколько умна эта женщина и как она отличается от сидящей в зале рабочей и мелкобуржуазной публики. Лила заметила, что Паскуале, Энцо и некоторые другие слушатели недовольны содержанием доклада, и подумала, что это они зря, лучше бы поблагодарили образованную синьору за то, что она к ним приехала и тратит на них свое время. Когда Паскуале вступил с ней в ожесточенную полемику, она встала с места и сердито крикнула: «Прекратите, иначе я сейчас встану и уйду». Лиле понравилась ее реакция, и она была готова занять ее сторону. Впрочем, она испытывала противоречивые чувства. Когда Энцо закричал в поддержку Паскуале: «Послушайте, товарищ, без нас вы ничего собой не представляете, поэтому вам придется остаться до тех пор, пока нам это нужно, и уйдете вы только тогда, когда мы скажем», — Лила почему-то мысленно присоединилась к этому «мы» и решила, что женщина получила по заслугам. Домой она вернулась злая на сына, испортившего ей вечер.

Еще более оживленно прошло заседание комитета, в котором Паскуале, с его манией общественной деятельности, разумеется, участвовал. Лила пошла с ним не только потому, что он ее позвал, но и потому, что верила: вся эта активность полезна для Паскуале, который таким образом развивается и растет над собой. Комитет заседал в Неаполе, в старом здании на виа Трибунале. Они приехали туда на машине Паскуале, поднялись по ободранной, но массивной лестнице. Зал был большой, собравшихся — мало. Лила сразу научилась отличать студентов от рабочих: студенты постоянно вертели головами по сторонам, сбивались в стайки и болтали между собой. Вскоре они стали ее раздражать. Все, что они говорили, казалось ей лицемерием, а их неухоженный вид совершенно не сочетался с учеными речами. Они постоянно повторяли «мы здесь, чтобы учиться у вас, рабочих», а на деле только повторяли и без того очевидные тезисы о капитале, эксплуатации, предательстве социал-демократии и методах классовой борьбы. Больше того, Лила заметила, что некоторые девушки, в основном молчавшие, были не прочь пококетничать с Энцо и Паскуале. Особенно с Паскуале: он был более разговорчив и пользовался успехом. Оно и понятно: рабочий, который, несмотря на членство в компартии и партийный пост, согласился делиться своим пролетарским опытом с другими революционерами. Когда он или Энцо брали слово, студенты слушали их внимательно и со всем соглашались, тогда как во время выступлений своих коллег то и дело устраивали споры. Энцо, как обычно, говорил по существу и очень кратко. Паскуале, напротив, смешивая итальянский с диалектом, с неиссякаемым красноречием пространно рассуждал об успехах политической работы на стройплощадках, а также отпускал колкие замечания по поводу слабой активности студенчества. В конце своей речи он ни с того ни с сего приплел Лилу. Он назвал ее имя, фамилию, представил публике как своего товарища, работницу небольшого пищевого предприятия, и очень ее хвалил.