Элена Ферранте - Те, кто уходит, и те, кто остается

Лила наморщила лоб, прищурилась: ей не нравилось, что все разглядывают ее как какое-то редкое животное. Когда следом за Паскуале слово взяла девушка, первой из женщин заговорившая на том собрании, Лила рассердилась еще сильнее: во-первых, потому, что та изъяснялась так, будто не говорила, а зачитывала вслух отрывки из книги, во-вторых, потому, что она несколько раз привела в пример Лилу, называя ее «товарищ Черулло», а в-третьих, потому, что Лила ее узнала: это была Надя, дочь профессора Галиани, невеста Нино, писавшая ему любовные письма на Искью.

Сначала Лила боялась, что Надя, в свою очередь, тоже ее узнает, но девушка, хоть и обращалась почти исключительно к ней, явно ее не помнила. Да и с чего бы ей вспомнить? Наверняка она часто бывала на вечеринках для богатых: не все же мелькнувшие там призраки держать в памяти. Это Лиле, побывавшей там однажды, тот день надолго врезался в память. Она и сейчас как наяву видела дом на корсо Витторио-Эммануэле, Нино, девушек и парней из богатых семей, книги и картины; ей было там плохо, да и потом она чувствовала себя отвратительно. Лила не выдержала, встала и пошла прогуляться с Дженнаро. В ней бушевала страшная злость, которая, не находя выхода, узлом скручивала ей желудок.

Впрочем, скоро она вернулась, решив, что не останется в долгу. Когда она вошла в зал, кудрявый молодой человек со знанием дела рассказывал об итальянском концерне черной металлургии и сдельной оплате труда. Лила дождалась, пока он закончит, и попросила слова, не обращая внимания на недоумение во взгляде Энцо. Говорила она долго, на чистом итальянском; Дженнаро все время этой речи дергал ее за руку. Начала она негромко, но постепенно шум в зале улегся, и ее, возможно, слишком звонкий голос звучал в полной тишине. Она с насмешкой сказала, что ничего не знает о рабочем классе. Сказала, что знает только самих рабочих своего завода, женщин и мужчин, людей, у которых абсолютно нечему учиться, кроме жизни в нищете. «Вы хоть представляете себе, — спросила она, — что это такое, по восемь часов в день стоять по пояс в жидком вареве, из которого делают мортаделлу? Что значит разделывать мясо, то и дело раня руки острыми костями? Или ходить в морозильную камеру, получая компенсацию по десять лир в час за работу при минус двадцати? Представили? Так чему же вы хотите учиться у людей, которые так живут? Наши работницы позволяют начальству и коллегам лапать себя за задницу, не говоря ни слова. Стоит сынку хозяина захотеть, и любая из них отправится с ним в сушильный цех, так же как отправлялись их предшественницы с его отцом, а может, еще и дедом. А прежде чем запрыгнуть на тебя, он непременно расскажет о том, как его возбуждает колбасный запах. На выходе с завода и мужчины, и женщины подвергаются личному досмотру — так называемой „проверке“: когда загорается не зеленая, а красная лампочка, это означает, что ты пытаешься вынести с завода салями или мортаделлу. „Проверку“ проводит охранник, нанятый хозяином, и он зажигает красный свет не только потенциальным ворам, но и строптивным девчонкам и неугодным работникам. Так обстоят дела на заводе, где я работаю. Там нет никаких профсоюзов, а рабочие — это всего лишь бедняки, покорные хозяину и живущие под давлением постоянного шантажа: „Я плачу тебе деньги, а значит, имею право распоряжаться по своему усмотрению тобой, твоей жизнью, семьей и всем, что у тебя есть, а не будешь слушаться — я тебя уничтожу“».

На какое-то время наступила тишина. Затем из зала раздались голоса поддержки и восхищения Лилой. К ней подошла Надя и обняла ее. «Какая же ты красавица, какая умница, как прекрасно говоришь! Спасибо тебе, — серьезно сказала она, — благодаря тебе мы теперь знаем, сколько еще работы нам предстоит». Но, несмотря на торжественный тон, Лиле она показалась еще большим ребенком, чем в тот вечер, много лет назад, когда она видела Надю с Нино. Что они делали тогда с сыном Сарраторе? Танцевали, болтали, обнимались, целовались? Лила и сама уже не помнила. Конечно, забыть такую очаровательную девушку невозможно, но сейчас, когда она стояла рядом, Лила думала только о том, насколько она хрупкая, чистая, еще чище, чем тогда, насколько искренне сострадает людям, потому что чувствует их боль как свою.

— Придешь на следующее собрание?

— У меня ребенок.

— Приходи, пожалуйста, ты нужна нам.

Лила неуверенно покачала головой.

— У меня ребенок, — повторила она и указала рукой на Дженнаро. — Сынок, поздоровайся с синьорой, расскажи ей, какой ты у меня молодец, расскажи, что уже умеешь читать и писать, пусть синьора послушает, как ты хорошо говоришь.