Эдуард Тополь - Любожид

– Мой дед, например: он, чтобы быть евреем, должен был жить в черте оседлости – раз! Ходить в синагогу – два! Соблюдать субботу – три, не есть свинину и так далее. Иначе кто бы его считал евреем? Да ни за что! А у нас в стране быть евреем куда проще! Если у меня папа или мама евреи – все, я уже яврей, и ничего больше мне делать не надо. Даже обрезание делать необязательно. Обрезано у меня или не обрезано – вам же это все равно, правильно?

Вокруг неопределенно засмеялись, еще не решив, как реагировать на этот монолог. Только компания студентов в предвкушении развлечения врубилась с ходу:

– Давай, давай, дед! Скажи нам!

– Конечно, скажу… – Герцианов пересел со стула на край стола, но как-то незаметно для слушателей – так, как это делают профессиональные актеры-рассказчики. – Есть у меня обрезание или нет обрезания – не важно. Знаю я еврейский язык или не знаю – не важно. Ем свинину или не ем – все равно я еврей, и все тут. Даже в еврейскую школу ходить не нужно – их в нашей стране все равно нету. Стоит нам родиться от евреев-родителей, и мы уже евреи навсегда!

– Да это же этот… как его… артист! Герцианов! – узнал его кто-то в другом конце зала.

Но Герцианов, предупреждая оживление по поводу этого узнавания, поднял руку и пошел меж столиков, словно спустился со сцены в партер.

– Правда, некоторые из нас пытаются уйти от своего еврейского происхождения, скрыть свое еврейство и для этого меняют фамилии, имена и отчества. И в паспорте, в графе «национальность», им за большую взятку пишут в милиции, что они русские, украинцы или узбеки. Но ведь это не помогает! Как говорит поговорка, вы же нас бьете не по паспорту, а по морде, правда?

– Это провокация! – громко сказала татарка с алыми губами.

– Нужно милицию позвать!

– Пусть говорит! – возразил кто-то.

– Говори, пахан! – разрешили студенты. – У нас свобода слова! Пусть говорит!

– Спасибо! – усмехнулся им Герцианов и повернулся к татарке: – А насчет того, что вы нас бьете не по паспорту, а по морде, так это не провокация, а поговорка, которую все знают. А поговорки, как известно, – это выражение народного опыта. Но представляете, друзья, какой большой опыт мордобоя нужно иметь, чтобы родилась такая поговорка!

В баре засмеялись, из компании шабашников крикнули:

– Иди сюда, артист! Мы те стакан нальем! А ты нам всю правду скажешь – с ленинской прямотой!

Губы Герцианова тронула тонкая улыбка удовлетворения – теперь его узнали действительно. А возникший с кружками пива Кольцов негромко позвал:

– Ефим, кончай. Не надо…

– Подожди. Надо, – тихо и вбок ответил ему Герцианов и громко обратился к слушателям: – А недавно со мной вообще смешной случай случился. В Киеве. Ехал я там, знаете, в трамвае по улице имени нашего главного интернационалиста товарища Жданова. И вдруг в трамвай вошла женщина с собачкой. И собачка, извините, взяла и пописала. Прямо в трамвае, ага. Пассажиры, конечно, стали возмущаться – мол, безобразие, запах плохой и вообще почему разрешают собакам в трамваях ездить. И тут поднимается один гражданин и говорит: «Ну шо вы шумите? Як шо мы жидов терпим, шо воны з нами у трамваях издють, так собак тем более можно терпеть!»

Герцианов переждал хохоток слушателей и сказал:

– Так что, как видите, быть евреем в Советском Союзе легко. Для этого ничего делать не надо, нас и без этого от людей отличают!

– Нет, это безобразие! – снова возмутилась татарка, хотя публика предпочла посмеяться.

Но Герцианов умело подхватил свой конфликт с татаркой:

– Отчего ж безобразие, дорогая? Мне, например, уже в семь лет мои уличные друзья объяснили, что я еврей. Они поймали меня, когда я шел из школы, окружили, повалили в снег и стали мазать губы салом, говоря: «Вот тебе, жиденок! Жри наше сало! Угощайся!» Но это, конечно, были пацаны, шпана. А вот потом, во время войны, когда я на Южном фронте с концертами выступал, пришел к нам за кулисы один полковник…

– Ефим, не надо! – уже настойчиво и громко попросил Кольцов.

– Отстань! Мне надо! – ответил ему вбок Герцианов и снова повернулся к аудитории: – Да, так вот. Пришел к нам за кулисы один полковник с такими, знаете, красивыми бровьями…

Одного этого слова, произнесенного с поразительно точной брежневской интонацией, оказалось достаточно, чтобы слушатели поняли, о ком идет речь, и притихли в оторопи. А Герцианов продолжал как ни в чем не бывало:

– Поговорил он с нашими артистками, значит, а потом пригласил меня «у свой кабинет». И там собственноручно налил мне, сами понимаете, стакан и говорит… –