Эдуард Тополь - Любожид

СОВЕТСКИЙ АЗЕРБАЙДЖАН, ПРЕВРАТИВШИЙСЯ ИЗ БЫВШЕЙ КОЛОНИАЛЬНОЙ ОКРАИНЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В ОДНУ ИЗ ЦВЕТУЩИХ РЕСПУБЛИК НАШЕЙ СТРАНЫ, СТРОЯЩЕЙ КОММУНИЗМ, – ЭТО УБЕДИТЕЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО МОГУЧЕЙ ТВОРЧЕСКОЙ СИЛЫ СОЦИАЛИЗМА, ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ ПРИМЕР ДЛЯ ВСЕХ НАРОДОВ, БОРЮЩИХСЯ ЗА СОЦИАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ.

Леонид Ильич БРЕЖНЕВ

Брежнева ждут, подумал Карбовский и вспомнил сообщения газет: через два дня, 28 апреля, в связи с очередной годовщиной установления Советской власти и «отмечая великий вклад азербайджанского народа в дело построения коммунизма», республику наградят очередным орденом Ленина, и вручать эту награду будет, видимо, сам Леонид Ильич!

«А что, если в день его приезда провести демонстрацию отказников у Бакинского ОВИРа? – вдруг подумал Карбовский. – Правда, ребра еще болят после площади Пушкина, но упустить такой шанс просто грех. Нужно срочно встретиться с нашими…»

Между тем толстяк в кепке-«аэродроме» остановился перед тремя представителями азербайджанского пролетариата, сидевшими на ступеньках трапа, и вступил с ними в деловую дискуссию. Судя по его жестам, он сообщал им о прибытии московского самолета и необходимости подать к этому самолету трап. А ответные жесты выразительно советовали отправить этот самолет обратно, по адресу его московской и кем-то очень поруганной матери. Затем, когда этот совет был отвергнут, развернулась дискуссия, кому из этой троицы катить трап, тоже кем-то обесчещенный.

Тем временем солнце, пылающее в бездонном южном небе, уже раскалило корпус самолета до температуры плавления стали, и в салоне, стараниями мстительной стюардессы, возник гибрид финской сауны, немецкой газовой камеры и русской фронтовой печки-вошебойки. Пассажиры, стоя в узком проходе, истекали потом и матерились по-русски, азербайджански, армянски и на всех других языках братской семьи народов интернационального Кавказа. Младенцы на руках у матерей орали от духоты и всеобщей стервозности. А старухи тихо просили пить и в преддверии инфарктов хватали воздух сухими рыбьими губами.

Так и не вычистив грязь между безымянным пальцем и мизинцем левой ноги, водитель трапа встал, сплюнул и, бесчестя московский самолет, всех его пассажиров, летчиков и «лично отца и маму министра гражданской авиации», покатил трап к самолету. А двое его приятелей, докурив, оседлали спаренную тележку-платформу ручной клади и поехали на ней к грузовому люку.

Тут в салоне самолета раздался мужской радиоголос:

– Внимание! Граждане пассажиры! До тех пор, пока все не вернутся на свои места, никто из самолета не выйдет! Повторяю: всем вернуться на свои места!

Пассажиры нехотя повиновались, сквозь зубы совершая негромкие надругательства над женской честью матери Аэрофлота, родственные надругательствам грузчиков. Стюардесса вышла из пилотской кабины и победным взором укротительницы диких зверей глядела, как они рассаживаются. После этого она открыла дверь пилотской кабины, и оттуда появилась команда летчиков во главе со своим командиром. Не глядя ни на кого, они прошествовали к двери, откинули рукоятки замков-запоров, сдвинули дверь и первыми покинули самолет – спешно, почти бегом, потому что за их спинами пассажиры уже снова вскочили и ринулись наружу, как тигры из клетки.

Илья Карбовский, морщась от боли в правом подреберье, вышел из самолета последним. С верхней ступеньки трапа он увидел вдали, на балюстраде аэровокзала, тонкую фигуру своей сестры Сони и ее неизменного пажа Мурада – они оба махали ему руками. Он помахал им грифом гитары и стал спускаться по трапу, дыша сухим апшеронским воздухом, наполненным запахами раскаленного асфальта и прикаспийских солончаков. Внизу, под трапом, пассажиры разбирали с платформы свои чемоданы, которые грузчики презрительно выбрасывали из грузового люка самолета. Один чемодан упал мимо тележки-платформы и лопнул, как спелый арбуз, ветер выхватил из него какие-то женские тряпки, и хозяйка чемодана, вереща и растопырив руки, побежала за ними полетному полю. Наглый ветер поднял ее юбку и заголил огромные рубенсовские ляжки в сиреневых трикотажных рейтузах. – Пах! Пах! Пах! – восхищенно покачал головой толстяк в кепке-«аэродроме».

У Карбовского не было никакого багажа, и он направился к аэровокзалу – вслед за пассажирами, которые тащили туда свои чемоданы. Но перед входом в аэропорт, когда в квадрате двери он уже видел свою сестру и Мурада, на его пути возникли две мужские фигуры. Им было лет по тридцать, оба в желтых чесучовых пиджаках и в серых фетровых шляпах. Под шляпами были смуглые кавказские лица типичных гэбэшников гейдар-алиевского призыва. При этом один из них был высокий, как баскетболист, и с челкой, падающей на лоб из-под шляпы, а второй наверняка самбист – широкий в плечах, со сплюснутым носом и с фиксой во рту.