Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

С деньгами кое-как обходились, на хлеб я зарабатывала, а вином его угощали – и домой несли, и в ресторанах каждый считал за честь послать с официантом бутылочку на стол, за которым сидит Есенин, или пригласить его к своему. В ресторане он и познакомился с певцом Гайтановым. Симпатичный мужчина, да кто бы знал, кем он окажется на самом деле.

Но через год объяснили.

Возвращается мой любимый домой за полночь уже и под хмельком, а в подъезде подходят к нему двое в штатском и спрашивают: «Ваша фамилия Есенин?»

«Да, – отвечает Есенин, – вас это не устраивает?»

Нервы у него измотанные, устал доказывать, кто он есть, устал от человеческого хамства. Серый человек потому и сер, что не может представить себя рядом с гением, он уверен, что гении могут жить только в другой эпохе или на другой земле, где угодно, только не по соседству с ним.

«Значит, вас не устраивает моя фамилия?» – говорит Есенин уже с раздражением, готовый к драке.

«Отчего же, Сергей Александрович, очень даже устраивает, и псевдоним ваш – Мещерский – знаем. Мы бы хотели с вами побеседовать».

Машина у них за углом стояла. Сели и сразу поехали. Через полчаса городские фонари кончились, по обочинам дороги ночь непроглядная, а они все едут и никакой обещанной беседы. Сами ничего не спрашивают, на вопросы не отвечают. Сколько ехали, он не знает – уснул. Разбудили, когда остановились возле здания без единого огонька. Провели в комнату с наглухо зашторенными окнами и велели ждать. Он штору сдвинул, а за ней железные жалюзи – свет пропускают, а жизнь отгораживают. Возле окна стол и табурет. Пророчески писала Марина, что кого-то положат на обеденный, а кого-то на письменный. Лег досыпать на стол. Но с похмелья и на перине заснуть нелегко. Промаялся часа два – встал. Начал колотить в дверь. Никто не подошел. Полная неизвестность. Кто его похитил, он догадывался – кто еще может иметь такие апартаменты? Но за что? Может быть, дело, затерявшееся в двадцать пятом году, попалось на глаза очередному честолюбцу, и тот решил заработать на Есенине лишнюю звездочку, если не на грудь, то на погоны? А может, дело вовсе не прекращалось, просто потеряли след, а теперь – нашли? Человек в замкнутом пространстве постоянно ждет посетителей, а если их нет – человека навещают непрошеные мысли. Чем дольше нет посетителя, тем мысли чернее, особенно с похмелья.

Они все учли.

Есенин не знал, в чем его обвиняли в двадцать пятом, но тогда он был знаменитым поэтом, а теперь его превратили в рядового обывателя, человека из толпы, для некоторых – в ординарного тунеядца или, того хуже – в самозванца. Теперь нет нужды церемониться с ним, он беззащитен. Мысли – черны, а домыслы еще чернее. Гони не гони, а они лезут и лезут. Час прошел, два, три, четыре, пять, шесть, семь… За дверью тишина. Щели в жалюзи посветлели, потом сереть начали, а когда почернели, дверь открылась. Вошел огромнейший мужик с миской баланды. Есенин к нему – где, мол, я? Рожа у мужика металлическая, как жалюзи. Глухонемой. Миску оставил и назад. Есенин за ним. Нетургеневский Герасим сгреб ладонью лицо поэта, толкнул его в угол и вышел, не оглянулся.

На следующий день все повторилось.

На третий день у Есенина начались галлюцинации. Сначала явились мы, жены его, одна за другой: пришла Изряднова, потом Райх, потом Дункан, Толстая с портретом дедушки, пятая жена вся в черном, глухонемая Володю Высоцкого привела и я, следом за ними. Сначала мы все плакали, сидели обнявшись, и семь наших сердец бились одинаково. Потом Сережа с Володей пели для нас частушки, пытались развеселить. Дункан уже на центр выбежала и шарфом взмахнула, но явился Бухарин и всех нас выгнал. Нас выгнал, а сам уселся напротив Есенина и молчит.

«Ну скажи хоть слово! Где я? За что?» – кричит Есенин.

Бухарин палец к губам приставил и задом к двери пятится. Запнулся. Упал. И сквозь пол провалился. Есенин хотел следом прыгнуть, но не успел, дыра затянулась. И сразу же загремел дверной засов, потом заскрежетал ключ, и в комнате посветлело от обаятельной улыбки незнакомца в сером костюме.

«Извините, – говорит, – Сергей Александрович, моих дураков заставь Богу молиться, они обязательно лоб расшибут, или свой, или чужой. Я только сегодня возвратился из командировки, на этот день и велел пригласить вас для беседы, а они…» – И понес своих подручных, перемежая цитаты из классики русской народной речью, уверенный, что Есенин любит крепкое словцо, выговорился, потом посерьезнел и протягивает Есенину самодельную книжку его поздних стихов.