Халед Хоссейни - Бегущий за ветром

— Через год ты будешь говорить так же свободно, как на фарси.

— Правда?

— Да. — Я взял его за подбородок и повернул лицом к себе. — Только вот что, Сохраб…

— Что?

— Господин Фейсал считает, что нам будет проще уехать, если… если ты согласишься некоторое время побыть в детском доме.

— В детском доме? — Улыбка исчезла у него с лица. — В приюте?

— Совсем недолго.

— Нет. Ни за что. Прошу тебя.

— Сохраб, это правда будет недолго. Даю слово.

— Ты обещал мне, что никогда не отдашь меня в такое место, Амир-ага. — Голос у Сохраба пресекся, по щекам потекли слезы.

Хорошо же я выгляжу в глазах мальчика!

— Это же Исламабад, не Кабул. Здесь все будет совсем по-другому. Я буду часто навещать тебя. Время пролетит быстро. Очень скоро я заберу тебя оттуда, и мы улетим в Америку.

— Нет! Нет! Только не в приют! Я боюсь! Там меня будут обижать!

— Тебя никто больше не обидит. Никогда и нигде.

— Это неправда! Они всегда говорят: «Мы не сделаем тебе ничего плохого!» И всегда врут! Ради Аллаха, не отдавай меня в приют!

Я смахнул слезы у него со щеки и мягко сказал:

— Яблоки, помнишь? Это как кислые яблоки.

— Ничего подобного! Это место совсем не такое! Только не в приют! Умоляю тебя!

— Ш-ш-ш-ш. — Я прижал к себе дрожащее маленькое тельце. — Ш-ш-ш-ш. Все будет хорошо. Мы вместе вернемся домой. Вот увидишь, все будет хорошо.

— Обещай, что не отдашь меня туда! Ради Аллаха, Амир-ага! Дай слово! — В сдавленном голосе Сохраба сквозил ужас.

Дать слово и нарушить? Я крепко обнял мальчика и принялся укачивать. Через некоторое время он затих, слезы высохли, дрожь прекратилась. Немного погодя Сохраб мирно засопел, тело его обмякло. Ужас усыпляет детей , вспомнились когда-то прочитанные строки.

Я отнес его в постель и уложил, потом лег сам. За окном пылал закат.

Когда меня разбудил телефонный звонок, небо было совершенно черное. Я протер глаза и включил торшер. Половина одиннадцатого вечера. Я проспал почти три часа.

— Алло?

Усталый голос господина Фаяза:

— Звонок из Америки.

— Спасибо.

Свет в ванной горел: Сохраб совершал вечернее омовение.

Щелчок в трубке. Радостный голос Сораи:

— Салям!

— Привет.

— Как прошло совещание с адвокатом?

Я рассказал ей о предложении Омара Фейсала.

— Не забивай себе голову, — сказала жена. — Мы поступим иначе. Звонил Кэка Шариф. Он говорит, главное, привезти Сохраба в США. А уж дядюшка позаботится, чтобы мы уже не расставались. Он тут посоветовался с приятелями и почти уверен, что Сохраб получит гуманитарную визу.

— Серьезно? Да здравствует Кэка Шариф!

— А мы выступим в качестве опекунов. Только надо все провернуть очень быстро. Виза действительна в течение года, времени для всех формальностей по усыновлению достаточно.

— Неужели у нас все получится?

— Похоже на то.

— Вот ведь радость! Люблю тебя.

— И я тебя.

Я повесил трубку и поднялся с кровати.

— Сохраб! У меня замечательная новость! — Я постучал в дверь ванной. — Только что из Калифорнии звонила Сорая. Нет нужды связываться с детским домом, Сохраб. Мы летим в Америку, ты и я! Слышишь меня? Мы отправляемся в Америку!

Я распахнул дверь.

Из груди моей исторгся крик. Я стоял на коленях и кричал. Кричал со сжатыми зубами. Кричал так, что, казалось, разорвется горло.

Когда приехала «скорая», я тоже кричал. Так мне потом сказали.

Войти мне не позволили.

Его увозят куда-то за двойные двери. Я кидаюсь вслед за каталкой, но ее загораживают двое мужчин в хирургических шапочках и женщина в зеленом халате. Край белой простыни метет кафельный пол, из-под простыни торчат маленькие окровавленные ступни. На ногте большого пальца левой ноги трещинка. Здоровенный парень в голубом упирается мне в грудь обеими руками и выталкивает за дверь. Обручальное кольцо у него на пальце такое холодное! Пытаюсь отпихнуть его, ругаюсь.

— Вам сюда нельзя, — говорит он по-английски, вежливо и жестко. — Ждите здесь.

Двойные двери со вздохом захлопываются. Только макушки в шапочках видны через застекленный верх.

Я в широком коридоре без окон. Вдоль стен на металлических складных стульях сидят люди. Их много. Некоторые примостились на полу, на потертом ковре. Еле сдерживаю крик. Такое уже творилось со мной однажды — в кромешной тьме цистерны бензовоза на пути в Пакистан. Забыть обо всем, обратиться в облако, улететь далеко-далеко, пролиться дождем над холмами… Только ноги у меня словно залиты бетоном, глотку саднит, в легких нет воздуха. Вот она, реальная жизнь, другой не будет. Больничное помещение, запах нашатыря и пота, перегара и карри. Под потолком, в тусклом свете люминесцентных ламп, с бумажным шелестом кружат мотыльки. Рваный шепот, вздохи, всхлипывания, стоны, лязг дверей лифта. Что мне делать, что делать?