Питер Акройд - Дом доктора Ди

Жена посмотрела на меня, как мне почудилось, с состраданием. «Ох, муженек, ты, верно, объелся баранины – уж больно грубы твои речи».

«Нет, нет, – произнес Келли, – это отличный урок для тех из нас, кто все еще льнет душой к аптекарям да костоправам».

Затем они вдвоем принялись болтать на иные темы, а я сидел молча и сожалел о сказанном. Я предпочел бы есть в одиночестве, глотая пищу как пес: смотреть, как едят другие, как они смеются и разговаривают, значит видеть, как далеки мы от сфер и звезд. Подобные напоминанья о нашей бренной плоти ужасны. «Прошу тебя, сударыня, – вымолвил я, когда мое терпение исчерпалось, – подай нашему гостю полотенце. Здесь их не хватит, чтобы всем нам как следует утереться».

Услыша это, Келли хотел было встать, но жена поглядела на меня умоляюще. «Не надо спешить, – сказала она. – Разве плохо немножко посидеть после обеда? Как вы считаете, доктор Ди, знакома ли нашему гостю пословица:

Отобедав, отдыхай,

А отужинав – гуляй?

«Что ж, – произнеся, – в твоих словах есть резон».

«Истинно, – сказал Эдуард Келли, – я готов на все, лишь бы угодить вам».

Тут она захлопала в ладоши. «Джон, а не спеть ли нам что-нибудь?»

Он поддержал ее. «Да, сэр, славная песня всегда во благо. Долог день без веселой трели».

Куда мне было деваться? «Ноты лежат у меня наверху, – сказал я. – Филип, возьми ключи от моей комнаты. Ты найдешь то, что нужно, в ящичке по левую руку».

Вскоре на столе появились различные нотные партии, а спустя несколько минут они остановили свой выбор на старой песенке «Пока Дышу, Меня Не Забывай». Я слушал их молча и вступал только с началом припева:

Избавь меня и сохрани

От мировых коловращений,

Пусть сей напев звучит в ладу

С тем, что не знает изменений.

Когда мы закончили, я пригласил Эдуарда Келли к себе для продолженья беседы. Сначала я спросил его, зачем он ко мне пожаловал. «Но вы живете не затворником, сэр, – ответствовал он, —и за много лет заслужили доброе имя и славу».

«Рад слышать это. Но я ведь обыкновенный скромный астролог…»

«О нет, сэр, воистину вы более простого астролога».

«Что ж, конечно, мне следует разбираться не только в правилах астрологии, но и в законах астрономии…»

«И вы написали о сих предметах книги, которые будут жить, покуда жив наш язык. Однако же есть, безусловно, и нечто высшее?»

«Здесь уста мои немы».

«Мой усопший наставник…»

«Если вы ведете речь о Фердинанде Гриффене, то он наш усопший наставник».

«Он часто поминал о триединстве».

«И чем же образуется сие триединство?»

«Книгою, свитком и порошком. А еще как-то раз он упомянул о заклятиях, или о начале проникновения в секреты мистических таблиц». Я молчал. «И еще он обучил меня принципам разложения, растворения и возгонки». Келли поднялся со стула и, выглянув в окно, за которым не на шутку разыгралась буря, повторил на память следующие слова: «Мастерство скрыто внутри тебя, ибо ты сам и есть мастерство. Ты – частица искомого тобою, ибо то, что вовне, находится также и внутри».

«Продолжайте, если можете».

«Приготовь воду, каковою ничто нельзя увлажнить, затем омой в ней солнце и луну. По завершении сего дохни на них и увидишь, как возрастут два цветка, а из них – одно древо».

«И как же вы истолкуете это, Эдуард Келли?»

«Природа ублаготворяет природу. Природа овладевает природой. Природа порождает природу. Се есть образ воскрешения».

Я был весьма поражен, ибо он произнес известные мне тайные слова. «Вы запомнили это случайно?» – спросил я его.

«Нет, сэр».

«Стало быть, вашими устами глаголет само мастерство?»

«И разум, на коем, как не раз повторял мистер Гриффен, всякое мастерство зиждется». Он отвернулся от окна и взглянул мне в лицо. «Но что о сем образе воскрешения знаете вы?»

Тайну гомункулуса не следовало поверять ни ему, ни кому бы то ни было другому. «Это побег природной жизни. У него есть должное время и цель, но большего я сказать не могу».

«Совсем ничего не скажете?»

«В иных вещах следует рассчитывать лишь на собственные глаза и уши. Выбалтывать свои секреты без нужды или благорасположения – дурное дело, сэр. Весьма дурное».

Тут он разразился смехом. «Я просто учинил вам проверку, сэр, – хотел узнать, можете ли вы держать язык за зубами». Это была откровенная дерзость, и я уже хотел было обрушить на него свой гнев, но он снова сел на табурет рядом со мною и весьма серьезно промолвил: «Ибо я хочу поделиться с вами секретом чрезвычайной важности». Затем провел по лицу рукой, и я увидел, как на его пальцах, точно роса, заблестела влага.