Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

Под конец он пел, откинувшись на спинку стула, протяжно, мужественно, в полный голос. Те, там за столом, сначала глаза вытаращили, но под конец сами стали подпевать — хлопают по столу, визжат и паясничают. И тут-то Франц вспомнил, что он собирался им спеть. Во дворе он тогда стоял и пел эту песню. Наконец-то вспомнил. От радости Франц даже позабыл, где он и с кем — наплевать! Петь так петь — пусть слушают! А перед глазами оба еврея — опять небось ссорятся. Как бишь его звали, того поляка, и старика того важного? Нежность, чувство благодарности наполнили сердце, и Франц заревел на всю пивную, так, что задрожала посуда: «Несется клич, как грома гул, как звон мечей и волн прибой: на Рейн, на Рейн, на Рейн родной! Мы встанем крепкою стеной, отчизна, сохрани покой, отчизна, сохрани покой, мы стережем наш Рейн родной, мы стережем наш Рейн родной».

Все это, слава богу, миновало — и не вернется. Это уж точно. Сидишь себе в пивной, и все так славно кругом и жизнь хороша!

Компания за столом напротив притихла. Один из новеньких как будто уговаривает других — все вроде обойдется тихо и мирно; Дреске сидит сгорбившись, почесывает затылок; хозяин вышел из-за стойки, пошмыгал носом и подсел к Францу за столик. Спел Франц — словно всему белому свету поклонился. Хороша жизнь! Он поднял свою кружку: «Будем здоровы!» — хлопнул рукой по столу, просиял весь, все хорошо, все на лад идет, попил, поел — чего еще нужно! И куда это Лина запропастилась; толстое лицо пышет здоровьем, мужчина он крепкий, в теле, полноват немного.

Никто ему не отвечал. В пивной — молчание. Но вот один из компании встал, отодвинул ногой стул, застегнул куртку на все пуговицы, затянул пояс потуже, это один из новых, долговязый парень, прямой, словно аршин проглотил, и церемониальным маршем прямо к Францу. Вот оно — начинается! Ну да ничего — получишь по шее, только сунься! Долговязый смаху уселся верхом на столик Франца. Франц глядит, ждет, что будет дальше.

— Послушай, как тебя? Тебе что, стульев не хватает? — Но тот сверху ткнул пальцем на тарелку Франца.

— Ты что ел? — спрашивает.

— Я говорю, в пивной стульев хватает — возьми глаза в руки. Тебя что — мать в детстве кипятком ошпарила?

— Не об этом речь! Что ты тут ел, я спрашиваю?

— Бутерброды с сыром, скотина. Видишь — корки тут остались на твою долю! А ну-ка слезай со стола, невежа ты этакий.

— Что это были бутерброды с сыром, я по запаху чую. Да только на какие деньги ты их купил?

У Франца даже уши запылали. Он вскочил на ноги; компания за соседним столом — тоже: Франц ухватился за край столика и опрокинул его. Долговязый, вместе с тарелкой, пивной кружкой и горчичницей, грохнулся на пол. Тарелка — вдребезги. Геншке только того и ждал — забегал, затопал по осколкам.

— Стой, — кричит, — так не пойдет! Не драться здесь! У меня в заведении драться не полагается. А то живо выставлю вон!

Долговязый успел подняться, он оттолкнул хозяина.

— Отойдите-ка, Геншке. Драки не будет. И не бойтесь, за все заплатим. Кто что побьет — тот и заплатит.

Франц стоит у окна, прижавшись к ставне, думает: «Уступлю, не тронут — уйду. Я никому зла не хочу, но если уж кто по дурости полезет — тогда держись!»

Долговязый тем временем подтянул штаны — так, готовится значит! Сейчас начнется свалка! А Дреске-то хорош! Стоит глазеет, будто он тут ни при чем.

— Орге, что ты за дешевку сюда привел? Откуда ты сопляка этого выкопал?

Штаны у него спадают, что ли, у долговязого, пришил бы новые пуговицы! Возится со штанами и переругивается с хозяином.

— Им, значит, все можно. Раз фашист — пусть говорит, так? Для них — свобода слова, да?

А Дреске стоит позади, рукой размахивает.

— Нет уж, Франц, я в это дело вмешиваться не стану. Сам заварил кашу — сам и расхлебывай. Думать надо было, что делаешь и что поешь. Вмешиваться я не стану, этого еще не хватало.

«Несется клич, как грома гул…» Эту песню он тогда во дворе пел… Вот поди же, не понравилась она им, из-за нее они и шум подняли.

— Фашист, кровопийца! — рычит долговязый, наступая на Франца. — Давай сюда повязку! Ну, живо!

Вот оно, начинается, четверо на одного! Что же, давай! Спиной к окну, стул в руки! Ну?

— Давай повязку, тебе говорят! Не то я сам вытащу ее у тебя из кармана. Пусть выдаст повязку, подлец!

Другие за ним стеной. Франц поднял стул.

— Придержите вон того, большого! Понятно? Придержите — тогда я сам уйду.

Хозяин обхватил долговязого сзади и умоляет:

— Да уходите вы, Биберкопф! Уходите поскорей! За лавочку свою боится — ясное дело. Стекла, видать, не застрахованы; ну, да мне плевать!