Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

Хозяин вытирает руки о синий фартук. Перед чистыми стаканами лежит в зеленой обложке проспект. Хозяин, тяжело сопя, читает про себя:

Отборный жареный кофе «Вернись» высшего качества. Кофе для прислуги (некондиционные зерна, жареные). Чистый не молотый кофе в зернах, 2 марки 20 пфеннигов. «Сантос» молотый, отборный. «Сантос» 1-го сорта Для хозяек, крепкий, выгоден в потреблении, заваривается небольшими порциями. «Ван-Кампина-меланж», смесь разных сортов, крепкий, прекрасного вкуса. Меланж «Мексика», экстра, урожай с плантаций, 3 марки 75 пфеннигов.

Транспортные расходы по доставке товара фирма берет на себя в том случае, если в заказ входит не меньше 18 кг. (любым сортом).

Под потолком, возле печной трубы, кружится пчела, или оса, или шмель — подлинное чудо в зимнюю пору. Его единоплеменников, сородичей, единомышленников и сотоварищей нет в живых, они либо уже умерли, либо еще не родились; это — ледниковый период для шмеля-одиночки, он и сам не знает, как и почему это случилось и почему именно с ним. А солнечный свет беззвучно льется на столы и на пол; вывеска «Паценгоферское пиво Левенбрей» делит его на две светлые, полосы. С незапамятных времен падает он на землю — посмотришь на него, и все покажется преходящим, мимолетным, незначительным. Свет доходит до нас, пройдя икс километров, минуя звезду игрек» солнце светит миллионы лет; светило оно задолго до Навуходоносора, до Адама и Евы, и до ихтиозавров, а вот сейчас оно заглядывает в окно маленькой пивной, и жестяная вывеска «Паценгоферское пиво Левенбрей» режет его луч пополам. Свет ползет по стенам, падает на столики, на пол, и все словно улыбается. Свет легкокрылый, свет невесомый, с неба приходит он к нам.

А два больших зверя, двое людей, двое мужчин, Франц Биберкопф и Георг Дреске, газетчик и уволенный с завода шлифовальщик, стоят у стойки; двуногие, их нижние конечности прикрыты штанами, они стоят облокотясь на стойку руками, торчащими из рукавов плотных курток. И каждый из них думает по-своему, видит и чувствует по-своему.

— Давай уж прямо скажем — никакого Арраса будто бы и не было. Ты это и сам знаешь, Орге. Сплоховали мы, скажи прямо. И мы, и вы все, кто там был. Ни дисциплины, ни порядка — все передрались друг с другом. Я вот и удрал из окопов, и ты со мною, а потом и Эзе. Ну, а здесь дома, когда началась заваруха, кто тогда тягу дал? Да все сплошь. Все кто куда. Никого не осталось, ты же сам видел, кучка только жалкая. Сколько их там было — с тысячу или меньше? Так мне они и даром не нужны.

Ага, вот он о чем, вот дурак-то безмозглый. На такую удочку попался!

— Это потому, Франц, что бонзы нас предали в восемнадцатом и девятнадцатом году, они и Розу убили и Карла Либкнехта. Где же тут сплотиться и что-нибудь сделать? Ты посмотри на Россию, на Ленина. Вот где люди держатся, вот где спайка! Но подожди, дай срок…

Кровь польется, кровь польется, кровь польется, как вода.

— А мне-то что! Хочешь — дожидайся. Твое дело. А тем временем все провалится в тартарары с тобой вместе. Нет, меня больше не купишь. Наши ничего не сумели сделать? Ничего, этого с меня хватит. Ни черта не вышло, точно как под Гартмансвейлеркопфом, так к слову пришлось, вспомнил инвалида одного, который там побывал, ты его не знаешь; да, ни черта не вышло.

А стало быть…

Франц выпрямился, взял со стойки повязку, разгладил ее, сунул в карман куртки и медленно пошел к своему столику.

— Вот я все твержу вам одно и то же — пойми, милый человек, и ты тоже, Рихард, послушай, тебе полезно: ничего у вас с этим делом не выйдет. Не тем путем идете; не знаю, выйдет ли что-нибудь и у тех, которые вот с такой повязкой. Я этого вовсе и не говорю, но это все же другое дело. Сказано ведь — да будет мир на земле, и правильно! Хочешь работать, работай! А всякие фортели ваши выкидывать я не охотник. Своя рубаха ближе к телу.

Сказал и уселся на подоконник, поскреб щеку, прищурившись от яркого света, обвел глазами пивную, выдернул волосок из уха. За углом проскрежетал трамвай номер девятый, маршрут Восточное кольцо… Герман-плац, Вильденбрухплац, вокзал Трептов, Варшавский мост, Балтенплац, Книпродештрассе, Шенгаузераллее, Штеттинский вокзал, церковь св. Гедвиги, Галлеские ворота, Германплац. Хозяин пивной стоит, облокотившись на медный пивной кран, посасывает и трогает языком новую пломбу, в нижнем зубе аптекой пахнет. Нашу Эмилию придется опять послать летом в деревню или в Цинновиц, в детский лагерь, девочка хилая — все прихварывает; взгляд его снова падает на проспект в зеленой обложке; вот ведь опять криво лежит. Вздрогнул даже, У него заскок — не выносит, когда что-нибудь лежит криво. Поправил проспект, положил его прямо. Селедки «Бисмарк» пряного посола, филе, рольмопсы в маринаде, сельди в желе, филе-экстра, свежие сельди.