Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац

Ну да, это Мицци. Поскреб себе щеку, снова посмотрел на Еву пустыми, невидящими, мутными глазами. Невозможно выдержать такой взгляд.

— Ну да, это Мицци. Да. Что ты на это скажешь, Ева? Убили ее. Вот почему мы ее не нашли.

— Ведь и про тебя тут пишут, Франц.

— Про меня?

Он снова поднял газету, поглядел в нее. Так и есть, это он тут изображен.

Сидит Франц, медленно раскачивается всем телом. Бормочет: боже мой, боже мой! Жутко ей стало, она придвинула свой стул к нему. А он все раскачивается, раскачивается. Боже мой, Ева, боже мой… А потом вдруг засопел, запыхтел, щеки надул, будто насмешил его кто-то.

— Боже мой, Ева, что же теперь делать, что делать?

— Почему ж тебя тут поместили?

— Где?

— Да в газете.

— Понятия не имею. Ради бога, что же это такое? Почему я здесь — сам не пойму, смешно.

Говорит, а сам смотрит на нее, беспомощно так, жалобно, она обрадовалась, слава богу, хоть смотрит по-человечески. Слезы опять навернулись у нее на глаза, толстуха Тони снова принялась скулить. Франц положил руку Еве на плечо, прижался лицом к ее груди, всхлипнул:

— Что же это такое, Ева, что стряслось с нашей Мицекен, как же это так? Она умерла, с ней беда случилась, — теперь все ясно, она вовсе не бросила меня, убили ее, нашу Мицекен, кто-то убил! Мицекен, Мицекен милая, что с тобой сделали, неужели это правда? Скажи мне, что это неправда!

Думает он о своей Мицци, а в душе поднимается, нарастает безотчетный страх. Вот он идет, жнец, Смертью зовется он, идет, топором машет, на флейте играет. Вот разинул он страшную пасть и взял трубу. Сейчас он затрубит в трубу и ударит в литавры, и вынырнет из мглы черный таран, и пойдет крушить, вумм, вумм. Тише, тише!

Слышит Ева — заскрежетал Франц зубами. Челюсти его двигаются равномерно, будто перемалывают что-то. Она обняла Франца. Голова его затряслась, хотел он что-то сказать, но голос сразу же сорвался, перешел в хрип. Слова застряли в горле.

Вот так же было, когда под машину меня бросили. Тогда, словно под жернов попал, словно каменная глыба на меня обрушилась и придавила к земле. Как ни держись, что ни делай — ничего не поможет. Будь я хоть из железа, все равно раздавят меня, сломают.

Франц скрипит зубами и бормочет:

— Что-то будет?

Словно под жернова попал. Что же это за мельница, ветряная или водяная? А перед глазами колеса вертятся, вертятся…

— Что будет, Франц? Смотри, будь осторожен, ведь тебя же разыскивают.

Значит, думают, что это я ее убил, я? Его снова охватила дрожь, на лице снова появилась усмешка; я, правда, как-то раз поколотил ее, а они думают, верно, что я ее, как Иду…

— Сиди ты дома, Франц, не выходи на улицу; куда тебя несет? Тебя же ищут, сразу узнают по пустому рукаву.

— Не бойся, Ева, если сам не захочу, никто меня не найдет, будь уверена. Я спущусь вниз, прочту объявления на тумбе. Я должен все узнать, как было. И в пивную пойду, все газеты прочитаю.

Остановился ом перед Евой, посмотрел на нее в упор — и не в силах слова вымолвить, того и гляди расхохочется.

— Ну-ка, Ева, взгляни на меня. Заметно по мне что-нибудь или нет?

Вцепилась Ева в него, не отпускает от себя.

— Нет, — кричит, — нет!

— Да ты хорошенько взгляни. Наверное, что-нибудь да заметно.

— Нет, нет! — снова закричала Ева и захлебнулась слезами.

А он взял с комода шляпу, улыбнулся и пошел к двери.

У Франца давно уже был протез, только носил он его редко. Но теперь, перед тем как идти, пристегнул его, засунул искусственную руку в карман пальто, — в левой руке у него дымящаяся сигара. Выбрался из квартиры с великим трудом. Ева в голос кричала, потом упала перед ним на пороге и не давала ему пройти, пока он не пообещал ей не скрываться никуда и быть начеку.

— К кофе я вернусь, — сказал он уже на лестнице. Так и не забрали Франца, пока он сам не дался.

И шли два ангела-хранителя одесную и ошую его, и отводили от него взоры…

В четыре он вернулся домой к кофе, как и обещал. Пришел Герберт. И тут Франц заговорил. Никогда они еще такой длинной речи от него не слышали. Он был в пивной, все прочел в газете и о приятеле своем, жестянщике Карле, и о том, что тот их оговорил. Не возьмет Франц в толк, зачем он это сделал. Оказывается, Карл тоже был в Фрейенвальде, куда затащили Мицци. Рейнхольд ее силком туда увез. Наверно, он раздобыл машину где-то, проехал с Мицци немного, а потом к ним подсел Карл, и они вдвоем скрутили ее и увезли в Фрейенвальде, может быть это и ночью было. А может, они ее убили еще по дороге.