Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза

– Да, Чарльз, это стало какой-то напастью. Раньше только с русскими были хлопоты, Рюриковичи их не устроили, отыскали Романовых, потом большевиков, а теперь пошла цепная реакция: Италия, Испания, Германия. Хорошо ещё в Америке мы сумели утвердить во власти несколько кланов с приличной родословной, ещё той, почти до нашей эры.

– Ты прав, Джеймс, «рулить» лезут все, кому не лень, но немцы ещё и бомбят, надо что-то делать.

– Чарльз, не придавай значения.

– Крестоносцев фюрер устраивает, они и без него всегда стремились «надрать задницу соседям», даже если их родственник сидел на вражеском престоле. Вся история Европы – выяснение отношений между родственниками. А тут такой случай, чужак, очень похожий на своего, начал всех «возить мордой по батарее», как не позабавиться. Надо, чтобы они опять в России увязли, как и в I Мировую. Помнишь, как внучок Николаша бесился, когда его немецкая родня «хватала его за яйца». Она их ему и оторвала.

– Джеймс, ты думаешь, не надо вмешиваться? Пусть вожди «дружат» между собой.

– Чарльз, а какая разница, бабуля «трахает» внучка, или фюрер вождя. Два вождя, два фюрера, за каждым полные энтузиазма молекулы, пусть опят грызут друг друга до «последней капли крови», как говорят у русских. Они великие, а мы стали такие маленькие.

– Почему бы и нет, Джеймс.

Труднее всего Сергею было среди своих. Здесь работали сразу все русские поговорки от «Бей своих, чтоб чужие боялись» до самых разных её интерпретаций: «Нас е – т, а мы крепчаем»

Старинный двухэтажный дом кремового цвета помещался на малом садовом кольце Москвы, в глубине чахлого сада. К дому была приписана какая – то общественная организация, которая со сменой всякой очередной власти меняла первое слово в своём названии: скаутская, кадетская, октябристская, пионерская. Наконец уже в наши дни, было решено оставить неизменным только слово – детская – остальные менять и опять пошло: сироты, беспризорники, инвалиды. Эту самую «детскую» работу по смене вывесок вели три злые, увядшие, но по-прежнему красивые старушки. А непосредственно приём ходоков осуществляли тоже три, но шикарные молодые женщины. После общения с ними мужчины уходили с надеждой, что ещё не всё потеряно в решении детского вопроса, а женщины с мыслью, что надо рожать.

Был в этом здании ещё один сотрудник, и звали его Серёжа. Этот громогласный отставник был одновременно вахтёром, контролёром и собутыльником у всех сотрудников дома сразу. Он же их и погонял. Серёжа одинаково легко рассказывал о всех детях мира, включая и экзотических бедуинских, аборигенских и прочих, при этом он часто сбивался и начинал рассказывать, как он служил во всех армиях мира, поэтому ему никто не верил. Но менялись сотрудники. Молодые женщины перемещались из детской организации в профсоюзные, в кабинеты старушек, потом уходили на заслуженный отдых, а он оставался.

Помещений в доме было много, двери почти всех комнат всегда были открыты, так как Сергею, кроме всего прочего и хранителю ключей, закрывать и открывать их было просто лень, а доверить ключ от какой-нибудь двери он никому не хотел, особенно под вечер, когда очередные посетители с чая переходили на водку. Лови потом этого посетителя с ключом. Ответственность, как никак.

О том, что в этом здании есть ещё и подвал из «верхних» его обитателей, знал только Сергей. Это был «его» подвал. Он иногда заходил в «свой» подвал, но из другого здания, стоящего на другой улице. Улицы разделяла площадь. Архитектура площади была обычной для его страны. Здания окружали площадь полукругом, напоминая женские губы, а по середине стоял монумент вождя. На описываемой площади стоял правильный вождь. Им можно было гордиться.

В тот день случилась «странность».

В Россию приехал Джеймс Бонд, который ещё будучи в Англии, сказал доверенному человеку с русской стороны: «Хочу в подвал», что означало встречу с Сергеем.

Сергей всегда был рад старым друзьям, особенно пройдохам и авантюристам. Он и сам был не без греха. Друзья ценили его интернациональную суть, которая, впрочем, в последнее время сводилась к тому, что в качестве угощенья он выставлял ящик из спиртного всех стран мира, но начинал всегда с водки, а на закуску доставал две длинные французские булки, и всё.

После таких встреч очередной друг, посетивший «детскую организацию», долго приходил в себя.

А затем ещё дольше соображал, что к чему, то ли русская водка, смешанная с другими напитками, была слишком крепкой, то ли французская булка – слишком слабая закуска. И, наконец, если он окончательно приходил в себя, то понимал, что между крепким и слабым есть что – то ещё, и если он понимал что, то иногда бывал приглашён в «подвал».