Иэн Бэнкс - Воронья дорога

– Вот и прекрасно. А я обещаю не вести себя как последняя жопа.

– Будешь как предпоследняя?

– Э, да ты, я вижу, знаешь, как сделать парню плохо.

– Годы тренировок. До воскресенья, Прентис.

– Ладно, пока. Поосторожнее будь за рулем.

– Тебе того же. Пока.

Я положил трубку и воззрился в потолок, не зная, плясать ли от радости или выть от горя. Скоро я с ней увижусь! Но она тут же улетит в Канаду! Угодив меж двух крайностей, я обрел спокойствие будды, а потому только слабый стон исторгся из моей груди.

Привыкнуть к мысли, что мне принадлежит «бентли», оказалось совсем не просто. Если честно, то я так и не привык. Когда катил на нем по улицам, прохожие бросали на меня странные взгляды. Когда возвращался из Лохгайра в Глазго, меня на Грейт-Вестерн-роуд несколько раз останавливала дорожная полиция: «Это ваша машина, сэр?»

Задним числом мне кажется, что реплика «Надо же, а я-то думал, вы так обращаетесь только с чернокожими» была не совсем тактична. С другой стороны, меня продержали всего-навсего час, пока проверяли номера и досматривали машину. Это время я провел на заднем сиденье полицейской тачки, придумывая разные способы просаживания вырученных за «бентли» денег (оставлять себе кровавые Фергюсовы бабки я не собирался ни в коем случае). А можно благотворительностью побаловаться – если нужно ускорить вращение Фергюса в его подводной могиле, то Африканский национальный конгресс и Лига против жестоких видов спорта охотно мне в этом помогут.

Но слава богу, прежний хозяин машины не успел стереть протекторы и сжечь лампы в фарах, да и все остальное содержалось в порядке, а потому ребяткам в синих мундирчиках пришлось меня отпустить.

Все же я рассудил, что на Гебриды лучше ехать в этом чуде цвета бургундского вина, нежели в «гольфе».

Стартовал я в пятницу утром, по А-82 добрался до Инвернесса, переехал на западный берег и миновал Уллапул. Дорога скоро подтвердила, что от «бентли» надо избавляться. Правда, в управлении он оказался послушней, чем я ожидал, но румянец стыда ни на миг не сходил с моих щек. Завещание никоим образом не заказывало мне распоряжаться машиной по своему усмотрению – значит, сбуду с рук, и черт с ней. Я успел на дневной паром до Сторноуэя. Заночевал в «Ройал-Хоутел», перед сном читал исторические книжки – про войны древности, про давно исчезнувшие империи. Время от времени приобщался к современности через телик. Пресс-папье водрузил на прикроватный столик – типа, будет меня ночью охранять.

В десять утра я стоял под сильным ветром и слабым дождем у маяка на Бат-оф-Льюис, кутаясь в старое отцовское пальто и жалея, что не прихватил зонтик. Никак не мог решить, правда ли это самая западная точка острова,– на такую же роль вполне могло претендовать местечко под названием Галлан-Хед. В конце концов плюнул: невелика разница. Да к тому же с этого мыска проще сделать дело.

Там были утесы, не слишком высокие. Пресс-папье лежало в кармане. Я его вынул. Кругом – никого, но я все равно испытал стыд и неловкость. Глупая затея, что тут говорить. Ветер рванул ворот пальто, бросил мне в глаза мелкие легкие брызги. Море, покрытое серебряной чернью, уходило в серую бескрайность мороси, туч и ветра.

Я подкинул стеклянный шар на ладони, потом со всей силы запустил в море. Пожалуй, мне было без разницы, плюхнется он в воду или разобьется о скалу. Он не разбился – летел к набегающим без устали волнам. Я даже как будто заметил всплеск. А может, показалось.

Я собирался сказать: «Ты кое-что забыл», бросая пресс-папье в воду. Эту фразу я придумал в машине, когда ехал в дыму торфяников, но теперь она мне показалась слишком банальной, и потому я постоял молча. Просто мерз, и мок, и глядел на волны, и думал о лежащих на дне Атлантики, в нескольких сотнях километров к северо-западу, обломках и останках.

Где сейчас скитается душа Фергюса Эрвилла? И осталась ли она, душа, осталось ли что-нибудь кроме тела, погребенного под толщей темно-серых вод?

Может быть, личность его и сохранилась, перейдя в иную форму бытия, но я в этом сомневался. Равно как и насчет личности папы, или дяди Рори, или тети Фионы, или Даррена Уотта. Мир прост и в простоте своей жесток. Продолжения не следует. И если поверить в это, жить будет легче, как это ни парадоксально. Продолжаемся мы в своих детях, в своих трудах и в памяти оставшихся на земле. Мы продолжаемся в прахе своем, в тлене своем. Хотеть большего – это даже не наивность, это трусость. И это – тупик. Смерть – перемена. Она дает новые шансы, новые вакансии, новые ниши и условия. Ошибка считать, что она отбирает все.