Максим Кантор - Азарт

Да, я не оговорился, пару раз я видел, как он придвинул стул и налил чашку кофе, чтобы передать ее другому.

Повторяю, я был молод, людей знал плохо, противоречие объяснить не умел. Данный стиль поведения принят в Оксфорде: в университетской среде выживают благодаря постоянному лавированию – школяр не ставит в грош внешний мир, но он должен крутиться и виться в университете, желая делать академическую карьеру. В университетской среде выбирают наиболее влиятельного и льстят ему ежедневно. Адриан Грегори (в соответствии с университетскими понятиями) выбрал наиболее перспективных и – здесь я должен был, обязан был догадаться! – властных. Ими оказались два брата-негоцианта: Яков и Янус.

Неожиданно, нелепо – но именно так все и было: британский профессор заискивал перед этими смешными человечками.

Мало этого. Анализируя события постфактум, складывая воедино разрозненный пазл реплик и взглядов, я припомнил, что не только профессор, но и лысый актер выказывал братьям-негоциантам демонстративное почтение. Это должно было мне показаться странным: лысый актер был убежденным российским патриотом, причем той белогвардейской закваски, что тяготеет к черносотенцам, – а негоцианты были очевидными евреями с местечковыми ухватками. Актер разместил портрет императора Николая Второго в своем углу каюты, подле собственных фотографий в роли каких-то героев Белого движения – в далекой сценической биографии он играл полковника Турбина и генерала Врангеля, хаживал в черкеске и папахе, махал саблей. А тут – два плюгавых, никак не военного чина персонажа, суетливых и смешных. И к тому же – явно семитского, никак не имперского типа. Однако актер к этим суетливым людям льнул. Чем это объяснить, как не сценической интуицией?

Актера не называли по имени (читатель, верно, заметил, что в моей повести он обозначен просто эпитетом «лысый»), а все потому, что имен у него было слишком много – и псевдонимы были значительные, напористые: Фрол Караулов, Емельян Державин. Тут опытный человек бы догадался, конечно, что реальное имя у актера какое-нибудь смешное и непременно еврейское – возможно, именно племенное родство тянуло его к негоциантам. Но, повторюсь, опытным человеком я ведь не был. Лишь наблюдал, что оксфордский профессор и лысый актер отчего-то преданно и почтительно относятся к амстердамским торговцам.

Суть этой преданности раскрылась для меня неожиданно.

Дело было так: ночью я провалился сквозь палубу.

Ну да, именно провалился сквозь палубу, сквозь пол корабля, который поздно вечером разобрали, а доски унесли прочь – и оставили дыры в палубном покрытии. Именно сквозь дырявую палубу я провалился вниз, в недра корабля, как грешники проваливаются в ад. Дикость ситуации заключалась в том, что палубу только вчера положили! Доски, добытые каторжным трудом по переноске мешков с какао-бобами, были прилажены и прибиты немецкими рабочими, новая палуба была отдраена и сияла. А потом, глубоким вечером, новые доски отодрали, и палуба вернулась в свое первобытное состояние, даже стала хуже, чем была до ремонта. Ну не дикость ли? Отдирали доски второпях, с энтузиазмом, с ребячливым задором – и такого напора в строительстве не наблюдалось.

Как это объяснить? А очень просто.

Оказалось, что бурный сербский поэт Цветкович убедил всю азартную команду – да-да, даже Августа он сумел убедить, – что палубные доски нужны для строительства эстрады на причале. Дескать, если сегодня снять доски с палубы, то можно соорудить сцену, на которую поэт взойдет и представит публике драму из жизни Дон Кихота. И тогда завтра будут деньги на корабль. Сегодня сломать, чтобы завтра построить – как же это знакомо. Проект Цветковича – устроить спектакль, собрать тучу зрителей, заработать неимоверное количество денег – этот проект обуял умы команды мгновенно. Поразительно, как быстро люди способны менять свои цели. Еще вчера грезили о строительстве коллективного рая: мол, отремонтируем корабль и поплывем в морские просторы. И вот сегодня вместо совместного труда и строительства ковчега члены экипажа стали бредить эстрадой, представлением, актерством. Я старался уснуть и сквозь дрему слышал крики, шум работы, но никак не мог представить, что корабль, который недавно собирали, – уже разбирают.

Я засыпал и думал про живопись – утром собирался начать рисовать. Ведь меня за этим и позвали на «Азарт», я же должен творить. Как бы все это изобразить, думал я.