Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Он взял помаду.

– Она – твоя? Она – рядом?

– Да.

Он бросил помаду в воду. Черная вода сомкнулась над блестящей гильзой, даже не оставив кругов.

– Ее нет. Теперь посмотри на небо.

Она подняла голову.

– Видишь звезды? Они – твои. Навсегда. Никто их у тебя не отнимет. И ты никогда не сможешь их потерять.

Он довез ее до дома. Открыл дверцу, подал руку.

– Ты меня любишь? – спросила она.

– Очень.

– Ты… так и не женился?

– Я не смог убежать от тебя. Это не всегда получается.

Он помедлил, потом направился к водительской двери.

– Почему ты уходишь? – спросила она.

– Хочу попробовать еще раз…

Она уснула и спала так крепко, что не слышала длинных звонков Тимофея. Был полдень, когда она, в помятом подвенечном платье, все же вышла на лестничную площадку.

Тимофей наливался краской и смешно размахивал руками. Он выглядел нелепым и забавным.

– Что случилось? – вопила «творческая личность», вяло изображая гнев.

– Ничего, – смеялась она. – Тебе придется поискать другую «мамочку».

– Как ты могла так поступить со мной? – Тимофей сжимал кулаки, но предпочитал держаться на расстоянии.

– Это – любовь, – ответила она. – Порой она бывает невыносима. И тогда нужно сделать решительный шаг.

Это было два года назад. Она встретила хорошего человека и вышла за него замуж.

В тридцать семь выбирать особо не приходится. В этом возрасте брак – уже не союз двух любящих сердец; скорее, – заговор единомышленников.

Муж был спокойным и размеренным, как швейцарский хронометр; приятным и полезным, как йогурт на завтрак.

С тихой радостью она сообщила ему, что беременна; он отреагировал так же тихо и радостно.

Семь месяцев она носила ребенка; придумывала имена, покупала распашонки, костюмчики и не хотела знать, кто у нее родится – мальчик или девочка.

А на седьмой месяц маленькое сердечко перестало биться. И тогда жизнь остановилась…

Она лежала на диване, отвернувшись к стене, уставившись в одну точку на обоях. Она чувствовала себя бревном, у которого отняли все, кроме боли. Муж молчал и гладил по плечу.

Лучше бы он плакал. Рыдал, как она: в этом затянувшемся молчании ей виделся упрек. Но муж продолжал молчать.

И тогда… Конечно, это должно было случиться. Он позвонил.

И сказал:

– Ты плачешь?

Она не плакала – тихонько выла.

– Не плачь. Я уже еду, – сказал он.

Через полчаса он пришел. Вежливо отстранил мужа и грубо взял ее за шиворот.

– Собирайся. Поехали.

Он привез ее в какой-то огромный дом и заставил подняться на крышу. Взял за руку, и они медленно пошли к самому краю.

– Еще шаг, – говорил он. – Еще один. Еще…

Дальше идти было некуда. Носки ее ботинок нависали над черной пропастью. Ветер рвал плащ с ее плеч; бросал в лицо пригоршни холодного сентябрьского дождя.

– Смотри! – сказал он.

Она посмотрела вниз, и ей стало дурно. Застывшие эмоции начали оживать.

Далеко внизу мокрый асфальт сверкал отблесками фонарей. Тупая игла в сердце дрогнула и ослабила нажим. Впервые за последние дни она почувствовала что-то еще, кроме боли. Что-то человеческое. Пусть даже и страх.

– Это – смерть! – сказал он. – Смерть – это последний шаг. Не смей его делать! Никогда! Слышишь? Я хочу, чтобы ты жила!

Она и жила. Все проходит. Раны заживают, остаются рубцы.

С мужем они расстались – тихо и незаметно, она и не запомнила, как.

Прошло еще два года. Она больше не плакала.

Не плакала даже тогда, когда узнала, что его больше нет.

Кто-то – из числа наполовину забытых приятелей и друзей – говорил, что он погиб. Или – умер. Или – убили. Единого мнения на этот счет не было; никто не знал, когда и как. Это позволяло думать, что он – жив. Просто куда-то пропал; ведь это – в его стиле.

Она не плакала. А сегодня почему-то захотелось.

Почерневшая банановая кожура на белой тарелке, нераспечатанные журналы, разбросанные по ковру…

Все, на что натыкался взгляд, было окрашено невыразимо печальным оттенком одиночества. Комнату заполняло отчаяние.

Слезы потекли сами собой; не было никакой возможности их остановить.

И вдруг – в тот момент, когда казалось, что помощи ждать неоткуда – раздался телефонный звонок.

Она, забывшись на мгновение, протянула руку и тут же отдернула.

Нельзя делать последний шаг!

Можно пережить все, что угодно – кроме одного. Нельзя снять трубку и не услышать его голос: «Ты плачешь? Не плачь! Я уже еду!».