Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Он так и сделал. Из-за бугра мелькнула когтистая лапа. Зверь целил в собаку, но Пират успел увернуться и теперь давился низким злобным лаем, который с трудом вылетал из его широкой черной груди, словно он его выблевывал. Затем появилась лобастая голова. Маленькие глаза горели, как два угля: черные внутри и окрашенные жаром огня снаружи.

Он бросил шест и побежал обратно к дереву, не переставая науськивать Пирата. Медведь рывком выскочил из берлоги и бросился на собаку. Он достал ее своей страшной могучей лапой, и я увидел, как на снег брызнула алая дымящаяся кровь. Пират отлетел в сторону на несколько метров, но тут же развернулся и снова бросился на зверя. Кишки из распоротого брюха волочились по снегу сизыми веревками, от них шел пар. Пес скулил и лаял одновременно; он подвывал и бил задними ногами.

И тут он поднял ружье и заорал. Заорал страшно, громко, так, что у меня заложило уши. И тогда я тоже заорал: громко и страшно. Крик родился сам собой: наверное, так же орали первобытные люди, охотясь на мамонта. В тот момент я был зверем. У меня не было шкуры, клыков и когтей – только длинный охотничий нож, но я был настоящим зверем.

Медведь резко развернулся и медленно пошел на меня, мотая из стороны в сторону большой головой с маленькими круглыми ушами. Он оскалил клыки, и я успел заметить, что они были белые, как снег. И длинные, как мои пальцы. Я видел черный сморщенный нос, горящие бусины глаз и широкие лапы с огромными когтями. Медведь шел прямо на меня, но он и не думал подниматься на задние лапы.

Какой-то древний инстинкт, о существовании которого я даже не догадывался, сам подсказал мне, что нужно делать. Я принялся размахивать руками и шагнул навстречу зверю. Я не побежал.

Не могу сказать, что я не испугался. Нет. Страх – это осмысленное чувство. Боятся всегда чего-то. Но в моей голове и в моем сердце в тот момент не было места для страха. Потому что не было места для мыслей. Не было места ни для чего. Только злоба и ЖИЗНЬ! Жуткая, звериная жажда жизни!

Как в замедленном кино я увидел, что медведь словно бы нехотя поднимается на задние лапы. Поднимается… Встает…

Он ревел и мотал головой. По-моему, он ревел так же громко, как вертолетный двигатель. Я тоже орал, но не слышал своего крика. И даже выстрелов не слышал. Я просто увидел, что шерсть, светлая на груди и брюхе, вдруг раздвинулась, как трава от ветра, и окрасилась темно-красным. Зверь дернулся, словно из-под его задних лап кто-то резко выдернул половик, на котором он стоял. Затем все повторилось, и медведь стал медленно оседать на снег, а густая темная кровь с шипением била из его груди.

Помню, я бил его ножом: всаживал клинок в еще трепещущее тело по самую рукоять; вытаскивал и снова бил, и руки мои и свитер были залиты липкой горячей кровью. Сколько времени прошло, не знаю. Зверь в последний раз дернулся и затих.

Он – тот невозможный человек, который поставил меня перед разъяренным медведем, считая, что имел на это право – схватил меня за шиворот и сказал: «Хватит!». И побежал к собаке.

Пират уже растерял все кишки. От них больше не поднимался пар. Пес успел лизнуть ему руку и замер рядом с медведем.

А он сидел перед ним на коленях, гладил его по голове и молчал. «Ты никогда меня не предавал», – сказал он вместо слов прощанья.

Затем он заставил меня отрубить медвежьи лапы. До вертолета была еще неделя, и в хижине я сделал роскошное ожерелье из когтей. Была зима. Земля замерзла, и похоронить пса не удалось. Он оставил его там, на снегу, рядом с медведем. Точно так же он мог бы оставить и меня.

За всю неделю мы не перекинулись с ним и парой десятков слов, хотя мне очень хотелось спросить, что бы он сделал, если бы медведь задрал меня. Боюсь, у него не было ответа. Он дал мне его сегодня. «Не все двери открываются ключами. Некоторые приходится ломать». У меня не было выхода: или взломать дверь, или разбиться об нее. Я взломал.

Прилетел вертолет. Он сказал пилоту: «Парень добыл своего первого Зверя», и пилот с уважением пожал мне руку.

В Домодедово он отказался ехать со мной в город. Сказал, что подождет обратного рейса в аэропорту. Он слегка прихрамывал. Еще в хижине я заметил, что на правой ноге у него не хватает нескольких пальцев. Тогда я не спросил его об этом, потому что ответ казался мне очевидным… Отморозил. А сейчас мне вдруг ужасно захотелось узнать: где он бродил? Где шлялся? Где он потерял эти чертовы пальцы?

Знаешь, Саша… Мы простились как-то странно… Я сказал: «До свидания», он кивнул… И больше я его не видел.