Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Я не знал, что он задумал. Но выражение его лица не сулило ничего хорошего. Я спросил, зачем все это, но он сказал: «Завтра. Все – завтра». Мы молча поели и уснули.

Он разбудил меня на рассвете. Как он и обещал, на плите ничего не было. Мое белье за ночь просохло, и я оделся во все чистое.

«Тебе бы еще побриться», – сказал он. «А впрочем… Неважно. Это уже не имеет значения». Он достал вторую пару широких охотничьих лыж, я привязал их к валенкам, и мы пошли. Мы шли долго, и, если бы он не протоптал тропу накануне, то засветло мы бы не успели. Он шел впереди, ориентируясь по своим зарубкам.

Наконец он остановился и стал утаптывать снег. Пират был все время с нами, он дрожал и норовил залаять, но он зажимал ему пасть рукой в толстой меховой рукавице и говорил: «Молчи! Тихо!». Он утоптал ровную площадку, скинул телогрейку – я был одет в его короткий полушубок из вонючей овчины – и сказал мне: «Снимай!». Я бросил полушубок на снег.

Сколько хватало глаз, вокруг была бесконечная тайга. Огромная, страшная и могучая. Тот, кто ни разу не был в тайге, не поймет. Никогда не поймет, какая это сила. Каким маленьким, беззащитным и ничтожным созданием себя ощущаешь. Да что там созданием – вообще никем! Ты значишь меньше могучих кедров, уходящих ввысь рядом с тобой. Ты – ничто.

Он зарядил ружье, отцепил от пояса охотничий нож с широким и длинным лезвием и дал мне.

«Здесь», – он показал большим пальцем через плечо на странный бугор. «Лежит медведь. Не очень большой, килограмм на сто пятьдесят. Но другого мы уже не найдем. Если и есть другой, то он – далеко. Медведи, они – одиночки. Хозяева тайги. Это самый страшный зверь. От него нельзя убежать, потому что он бегает быстрее собаки. От него не спрячешься на дерево, потому что он лазает по деревьям лучше кошки. Если его сейчас разбудить, то он бросится. Стрелять ему в голову бесполезно; череп такой прочный и покатый, что пули будут давать рикошет. Только в сердце. Но для этого надо поднять его на задние лапы. Он для атаки всегда встает на задние лапы, но при одном условии: если ты не дрогнешь и тоже будешь стоять в полный рост. Если испугаешься и побежишь, то шансов нет. Они и так невелики, скажу тебе честно. На каждой лапе у него – пять когтей, и они пострашнее того ножа, что ты держишь в руке. Я натравлю на него Пирата», – пес, услышав свою кличку, громко залаял, но он успокоил его, дернув за поводок. «А сам встану с ружьем за этим деревом. Если ты не испугаешься и не дрогнешь, то он поднимется на задние лапы, и я попытаюсь его убить. Но если побежишь – я ничего не смогу сделать. И тогда он задерет нас обоих».

Я стоял, потрясенный. Даже без полушубка я не чувствовал мороза. Я топтался на месте, и только гордость не позволяла мне сказать: «Эй, хватит чудить! Пошли назад! Я все уже понял! Пошли скорей в избушку! Будем ждать вертолета и улетим отсюда на хрен!». А может, я понимал, что это бесполезно, и он все равно пойдет до конца? Не знаю. Я смог только выдавить из себя: «Зачем я стирал белье? Чтобы не привлечь зверя своим запахом?». Он покачал головой: «Умирать надо в чистом. После человека и так остается много грязи. Ты готов?». Видимо, он расценил мое молчание как согласие. Он спустил собаку с поводка и заорал: «Ату его, ату!», вытащил заранее – скорее всего, накануне – выструганный шест и бросился к бугру. Все вокруг пришло в движение. Все обрело свой подлинный, настоящий смысл. Я переступал на месте, словно делал утреннюю гимнастику, и думал только об одном: «Как бы не побежать! Как бы не побежать!».

Пират заливался хриплым низким лаем, с его брылей капала на снег горячая вязкая слюна, а я молил Бога, чтобы он успел отбросить шест и вернуться к ружью, которое прислонил к дереву.

Воздух сгустился, и время остановилось. Я вдруг почувствовал, что я один. Один против всего мира. Один против своей смерти. И в тот момент, когда я понял, что все теперь зависит только от меня, страх прошел. Осталось ощущение силы и покоя. И еще – радости от того, что я был во всем чистом. Не знаю, но это почему-то придавало мне сил: так, словно я расплатился со всеми долгами, оставил все грязное позади. Не то что позади – я выбросил его и забыл! Ничего больше не было в мире: я и медведь. Он – с клыками и чудовищными когтями, а я – с ножом и во всем чистом. И кто-то из нас должен был погибнуть, а кто-то – остаться жить. А для меня это означало – заново родиться.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я услышал рев. Рев Хозяина тайги. Сначала он спросонья просто досадовал на то, что кто-то осмелился потревожить его сон, но уже через секунду этот рев стал угрожающим. Даже нет, не угрожающим. Зверь не разменивался на угрозы: он сообщал нам о своих намерениях. Выйти и разорвать всех, кто встретится на его пути.