Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Когда он ставил забор, то с серьезным видом заявлял мне, что делает это, чтобы защитить огород от набегов диких свиней, и отмерял штакетник по уровню своей груди – потому что выше они прыгнуть не могут. Правда, я ни разу не видел диких свиней, но ведь они бегают только по ночам – объяснял отец. А потом, когда забор был готов, он с торжествующим видом ходил по участку и кричал:

– Ну что? Ты видишь где-нибудь поросячьи следы? Или куски рыжей щетины?

Я смотрел во все глаза, пробегал десять соток вдоль и поперек, но следов не находил.

– Значит, забор получился что надо, – гордился отец.

Когда он развешивал на веранде связки лука на зиму, то не иначе как для защиты от вампиров.

– Те, что в Трансильвании, родственники Дракулы, боятся чеснока. А наших только лук пронимает, это уж точно. Разве ты видел хоть одного вампира, когда вставал ночью пописать?

– Нет.

– Работает, – подмигивал отец. – Неужели ты думаешь, что я тебе вру?

И даже такое занятие, как устройство выгребной ямы, превращалось в магический ритуал.

– Через сто пятьдесят лет на месте, где был старый туалет, можно будет выкопать золото, – не моргнув глазом, сообщал он. – Оно… Это самое… Притягивает золото. Не зря же раньше ассенизаторов называли золотарями. Ты лучше возьми бумагу и составь подробный план, чтобы твои правнуки смогли обогатиться на этом деле и вспомнить добрым словом те супы и макароны по-флотски, которые ты ел на даче.

Получалось, даже то, что я хожу в туалет, имело большое значение. Черт возьми, все кругом имело значение. Отец постоянно рассматривал мир, как цветное стеклышко: крутил его и так, и этак, и всякий раз находил что-нибудь новое.

Теперь-то я знаю, что все действительно имеет значение. Все абсолютно. Потому что, кроме значения, имеет еще и цену.

Мы пришли на островок, продрались сквозь ивовые кусты и оказались на площадке. Отец бережно положил бревно на песок и снял вещмешок.

– На-ка, подкрепись маисовой лепешкой с вяленой олениной! – сказал он.

Маисовая лепешка с олениной очень напоминала бутерброд с докторской колбасой, но мы всегда играли честно: оленина – значит, оленина.

Он взял лопату и стал копать яму в центре площадки: узкую и глубокую. За пятнадцать минут он управился, воткнул туда бревно, мы засыпали яму песком и утоптали песок ногами.

– Куда он смотрит? – спросил я, поглядев на вытянутое лицо.

– На восток, – уверенно ответил отец.

– Мы сейчас пойдем домой? – уходить совсем не хотелось.

– Ты что? Надо дождаться рассвета: ведь это будет первый рассвет в новой, индейской, жизни, не так ли? Собирай хворост.

Я бросился собирать сухие ветки и палки, выброшенные речной волной на берег и давно уже превратившиеся в отличное топливо. Мы разожгли костер невдалеке от тотема и сели рядом. Отец достал из вещмешка термос и налил мне чаю.

Знаете, у него была такая привычка: если чего-то было мало (чаю, или мороженого, или воды в дальнем летнем походе), он все отдавал мне, но при этом ужасно сердился, если я не пытался с ним поделиться. Я должен был обязательно предложить:

– Хочешь? – и он, сделав безразличное лицо, отворачивался. – Нет, ну что ты. Совсем не хочу.

Но если я не предлагал, он говорил:

– Эй, маленький жадина! Ты ведь не один! – и выпивал или съедал ровно половину.

Смешной, правда? Ему хотелось, чтобы кто-то проявил о нем заботу. Не позаботился – он бы ее не принял, эту заботу, все САМ, вы же помните – но просто спросил: «Хочешь?». Или: «Ты не устал?».

Вот такой он был: этот большой потный человек с красным загаром, живший среди вампиров и гонявший по ночам диких свиней. Он никак не хотел закрывать дверь в детство, и все играл, играл… Пока не заигрался.

Мы сидели у костра, отбрасывавшего вокруг оранжевые отблески. Искры, подхваченные горячим дымом, взлетали и гасли где-то в вышине. И вот тогда я спросил:

– Пап, а почему ты сказал, что на острове Пасхи живут НАСТОЯЩИЕ индейцы?

– А где же им еще жить? – ответил он вопросом на вопрос. Скажу честно, меня это поставило в тупик.

– Ну как? В Америке. В лесах… Прериях.

Отец презрительно поморщился.

– Там ненастоящие. Там индейцев загнали в резервации. Они разжирели и забыли, как держать в руках лук и стрелы. Они едят тушенку и пьют чай со сгущенным молоком. Они стали толстые и ленивые. Ездят на машинах и хлещут виски. А НАСТОЯЩИХ индейцев разбросало по всему миру. Это веселые бродяги, всегда тощие и голодные. Они не разжирели и не ездят на машинах. Они быстро ходят и никогда не возвращаются. Они все умеют, кроме одного.