Клаус Хоффер - У бирешей

«Теперь ты, наверное, уже понимаешь, — говорил Литфас, моргая от усталости, — что скрывается за легендой об именах и почему я уже в тот первый вечер обязательно хотел побеседовать с тобой — прежде, чем еврей запутал тебе голову своими историями. Имена наших праотцов-основателей (и, в принципе, то же самое касается наших сегодняшних имен) указывали на присвоенные ими земли, на взятую вместе с землею добычу. Однако с течением времени наши отношения собственности делались все более сложными; все менее непосредственной выглядела связь с доходом, который давала собственность. А потому все сложнее становился и процесс наречения, целью которого было обозначить утраченную и вновь приобретенную собственность. Более того, вследствие голода и эпидемий, и особенно в эпоху наших гражданских войн, споров между минимами и мальхимами, гистрионами и монотонами, существенно сократилось наше население, а следовательно резко ухудшилась обстановка для проведения больших разменов: ведь перворожденных или вторых по старшинству сыновей часто уже не было на свете, и оттого приходилось привлекать к делу родственников второй или третьей степени, а передача наследства происходила при таких обстоятельствах, какие делали катастрофу неминуемой. Наследник, или распорядитель, превратился в заместителя, и то, что некогда было в какой-то мере справедливым (ведь у сына забирали то, что незаконно присвоил его отец), в конце концов утратило остатки смысла», — однорукий немного помолчал, хмуря лоб.

«Все до того перепуталось, — продолжал он, — что наконец уже не видели другого выхода, как приискивать имя каждому новому вступающему в должность распорядителю или заместителю в соответствии с тем имуществом, которое было в ходе визитов к нему на дом награблено и переделено. Тебя теперь зовут “Мал-помалу” — “на полпути”, — подытожил однорукий, — и все выглядит простым и ясным. Только верно ли, что ты и в самом деле таков? В самом деле принадлежишь к племени Яра — мужа, который шел, как у нас говорят? А я по праву был некогда наречен “Семь-озер-а-воды-нет” и причислен к потомкам Халя, рыбы 29 ?» — он прикоснулся ко лбу тыльной стороной ладони, как делают при высокой температуре.

«Эг, Халь, Яр, Сель, — снова перечислил он. — Если бы мы и в самом деле ведали о своем происхождении — что было бы тогда легче, чем подняться на ту первую ступень, о которой я говорил? Что было бы проще, чем записать историю нашей общины, а тем самым и историю отношений собственности, отношений всеобщей кражи! — поправился он. — Что можно было бы сделать быстрее, чем вернуться к месту деяния — к священному источнику и к тем четырем мужам, которые нарушили первую нашу заповедь, в то время как Ахура смежил глаза? Но ведь о том месте сообщается лишь то, что его нет. Каких бы усилий мы ни прилагали, нам не найти обратного пути туда!» — однорукий завершил свою речь и быстрым движением тела соскочил с прилавка, на котором он полусидел все это время. «Тот, кто устраивает потлач, — сказал он, подходя ко мне, — не устраняет вину, а продлевает ее. Единственное, что мы бы, пожалуй, могли сделать, это вот что: сложить с себя наши имена, отказаться от наследования имущества — как говорится, стать серым и слиться с серыми камнями».

Он умолк и посмотрел на меня. «Пойдем перекусим чего-нибудь, — сказал он, сопя. — Я проголодался».

Я поднялся, усталый, однако, непонятно почему, поднялся легко, как будто подброшенный чем-то в воздух. На мгновение меня охватило нелепое желание поблагодарить его, как благодарят докладчиков, за его объяснения, и я, словно действительно собираясь пожать ему руку, сделал шаг навстречу ему. Но он и внимания не обратил, а только нагнулся, чтобы отодвинуть дверцу под прилавком, и какое-то время рылся на полках за нею.

«Нет, не здесь», — сказал он, качая головой, разыскивая, вероятно, брюки и ботинки, чтобы можно было выйти на улицу. Он отодвинул дверцу другого отделения, но и за нею ничего искомого не оказалось. Там стоял ящик с инструментами — сапожным молотком на длинной рукоятке, клещами и прочими приспособлениями, а также, сваленные кучей, лежали связанные шнурками пары сапог, покрытые густым слоем пыли; было похоже, что они происходили еще из того времени, когда у него было две руки. При взгляде на этот ящик мне опять вспомнилось то, что он только что рассказывал о женщинах, которые — по собственному усмотрению — выгоняли из дому мужей. Однорукий как будто тоже вдруг что-то вспомнил, тяжело опустился на стул, который я только что освободил, — и, прижав ко лбу левую ладонь, задумчиво покачал головой.