Клаус Хоффер - У бирешей

«Утверждают, — пояснил он, — что вещи иногда сами по себе, задним числом выстраиваются в такой порядок, который противоречит исходной последовательности событий. Причина и следствие меняются местами, вступает в силу обратный приговор, — Литфас провел рукой по воздуху, причем она на секунду зависла там, как что-то тяжелое. — Жертву изобличают как преступника».

«Я сказал: “Оно кос ит!”, — сказал Литфас, глядя на свою руку, которая, как что-то ему не принадлежавшее, лежала перед ним на столе и подрагивала. — Я услышал легкое похрустывание, раскалывание скорлупы, солнце лопнуло, и я увидал: из скорлупы этого яйца выдувается, как пузырь, желток второго солнца. Он медленно отделялся от первого, улетал прочь, скатывался к горизонту». В рассеянности он притронулся к переносице и стал тереть ее большим и указательным пальцами.

«Око Ахуры! — Литфас опять опустил руку. — “Оно сумрачно, как глаз собаки”, — гласит легенда». Он прикрыл глаза. Левая рука тяжело упала со стола ему на колени.

«Литфас устал», — пробормотал он. Его голова, как будто непроизвольно, склонилась на высоко поднятое плечо, и минутой позже он уже спал.

Я обождал несколько минут, и, так как он оставался недвижен, я тихо встал. Свеча почти догорела, и в тесном помещении магазина было жарко и душно. Я собирался уйти. Одна из половиц скрипнула под моей ногой. Я обернулся. Литфас сидел, широко раскрыв рот и откинув голову на спинку стула, будто умер, — но стоило мне потянуть вверх дверной засов, и я услышал, что он снова зашевелился. «Вы уже уходите?» — спросил он, еще не очнувшись от оцепенения. В его словах звучало разочарование. Я остановился. «После происшествия в Варбалоге мне по ночам не спится», — он произнес эту фразу не в качестве оправдания, напротив: в его словах звучала гордость, как если бы речь шла о ранении, полученном на войне: пусть контузия тягостна для него и его близких, однако стыдиться ее нет оснований. «Так что приходится наверстывать сон, когда получится, — пояснил он, не жалуясь, и скромно добавил: — Я уже старик, и много сна мне не требуется».

Он бросил это замечание как бы походя. Казалось, он безуспешно чего-то искал, только, наверное, сам не знал, чего именно. «Выпейте еще глоток!» — предложил он мне и высоко поднял бутылку — с таким видом, будто ее-то он и разыскивал. Он покачал бутылкой туда-сюда, предлагая мне выпить, но потом наконец заметил, что в ней осталось совсем немного, и, не дождавшись моего ответа, вылил остатки в свой бокал. «Я, так сказать, сплю стоя, — отвлекся он от предмета разговора. — Лось Литфас!» — он рассмеялся. Он снова был совершенно бодр.

«Знаете, — продолжал он со значительным видом, допив вино, — мое внимание направлено иначе, чем у большинства других людей. Ныне мне известно, что взирать на жизнь следует холодным, беспристрастным оком, если желаешь от нее чему-то научиться. Кто так не поступает, тот ничему не выучится. “Он страдает, не зная того, — сказано в Книгах. — Он не живет, он по складам читает буквы жизни. Он ничего не может прочесть, потому что стоит слишком близко к написанному”», — однорукий прищелкнул языком.

«В ту минуту, — продолжал он, — моя жизнь переменилась на корню. Когда я, широко распахнув глаза, стоял в телеге и вдруг увидел, как из солнца вылупляется второе солнце-близнец, как оно соскальзывает вниз, закатывается, чтобы появиться снова на другом конце мира, — я еще не понимал, что сулило мне сие невиданное раздвоение. Тогда я сознавал одно-единственное: это ты . О, этот миг! Именно его-то и ждал я всю жизнь. Всю свою жизнь я провел зарытым в песок, и только теперь мне дано было выбраться на поверхность! Этот миг был средоточием всех моих надежд! Прежде я был ничем, но теперь я знал: отныне я стану всем! И я приготовился к заветному мигу, наполнил легкие воздухом; словно выбираясь из-под толщи воды, дал потоку нести себя вверх и отворил все свои чувства, как шлюзы. “Только так и можно пережить что-либо, — сказано в одном месте наших Книг, — при условии, что ты готов забыть все прошедшее!” И что же потом?» — Литфас смотрел на меня вопросительно. Его левая рука, лежавшая на столе, как будто отдельно от него, опять начала вздрагивать, как некое животное.

«Я стоял там и ждал, когда же двери этого мгновения откроются, распахнутся передо мной, чтобы впустить меня. Мнилось, я дни и недели скитался по небу вместе со вторым солнцем — и в то же время терпеливо стоял внизу, в нашей повозке, со шляпой в руке, и ждал, склонив голову, как на молитве. Еще и по сей день, — воскликнул однорукий, — моя голова сама собою норовит опуститься в то самое положение. И что же?» — спросил он.