Петр Кириченко - Край неба

На чердаке Трехов и познакомился с Лихаревым, а однажды, когда его прихлопнули подушкой так, что он свалился на пол, Лихарев брызнул ему в лицо водой.

— Ну, брат, живой? — спросил с улыбкой, когда Трехов открыл глаза. — Тут такой народ, шарахнуть могут — не до экзаменов будет. — И еще раз плеснул водой. — Вставай!

И неожиданно засмеялся, глядя на пришибленного Трехова.

— Гы!.. Здорово они тебя!.. Гы-гы!..

После Трехов привык и к смеху Лихарева, и к его улыбке, похожей на оскал, но тогда ему стало не по себе от того равнодушия, которое слышалось в этом «гы-гы!». Он сразу же подхватился с пола и, не раздумывая, треснул своего обидчика по скуле, чтобы не имел привычки бить сзади.

— Правильно! — одобрил Лихарев, чем, возможно, и прекратил драку. — Бить сзади — это последнее дело!

В то время Трехову было семнадцать, а Лихареву — двадцать лет, да и выглядел Лихарев постарше: высокий, широкоплечий. Неудивительно, что Трехов казался перед ним совсем мальчишкой: глаза серые и всегда удивленные, губы толстые, по-детски припухлые. К тому же Лихарев сказал, что работал шофером, ездил по степи, и Трехов глядел на него с уважением и завистью.

— Не поступлю — поеду домой, — беспечно говорил Лихарев. — Там у меня мать, сестра… Была еще бабка, здоровая была, а все одно померла… Крестьянка она, — добавлял он доверительно. — А шоферить я люблю, но захотелось мне полетать. Захотелось — и все тут… Правильно?

Трехов кивал головой, подтверждая, что так оно и есть, и Лихарев смеялся над его доверчивостью.

— Гы! — всхлипывал он. — Правильно, говоришь… А откуда знаешь? Сам-то небось летал раз или два, не больше..

— А я совсем не летал, — признался Трехов. — Негде у нас летать.

— Ни разу? — удивился Лихарев и поглядел на Трехова внимательно, будто прикидывал, не обманывает ли тот. — Ни разу не летал и приехал поступать?..

— Не летал, — ответил Трехов, вздохнув. — Но самолет я видел… Однажды над нами появился…

Трехов хотел рассказать, как однажды над поселком низко пролетел четырехмоторный самолет, он ревел моторами так отчаянно, словно бы летчики решили гулом выгнать жителей из домов. Его крылья показались Трехову огромными, в половину неба, и он долго стоял, прислушиваясь и ожидая, что самолет покажется еще раз. Напрасно ждал: на другой день стало известно, что самолет приземлился на кукурузном поле. Трехов сразу же побежал туда, но увидел только просеку в кукурузе, изрытую землю и следы автомашин. А самолета уже не было…

— Ну, ты даешь, брат, — веселился Лихарев, перебивая Трехова и не давая рассказывать. — Самолет он видел… Пролетал над поселком… И приехал поступать…

— А моря я не видел, — признался Трехов, не понимая смеха Лихарева. — Представляешь?.. Не видел…

— А море-то при чем? — допытывался Лихарев. — Ой, не могу больше! Ты что, в морское училище поступаешь?.. Ты, брат, как дурачок какой — моря он не видел!.. Ну, насмешил…

Лихарев долго еще вспоминал этот разговор, спрашивая в шутку Трехова о море, а потом забыл.

К полуночи Лихарев, выпив всю водку и стаканов пять крепкого чая, заметно притомился. Лицо его еще больше раскраснелось, но уголки губ опустились, придавая лицу какое-то горестное выражение; глаза сильнее ввалились в глазницы, стали, казалось, еще меньше, и смотрел он на сидевшего рядом Трехова пьяно и пристально. Изредка он вздрагивал от каких-то внутренних толчков, молчал. Он уже спел все свои любимые песни, которые пел каждый раз, отговорился всласть и притих.

— Засыпаю, — сказал он тихо. — Совсем засыпаю.

Обвел взглядом стол, тарелки и стаканы — все, что он так любовно расставлял три часа назад, ухмыльнулся чему-то и тяжело вздохнул.

— Постели мне, брат, на раскидушке, — попросил он и без какой-нибудь связи добавил: — Я понимаю, что мешаю тебе… Да и не только тебе… Всем я мешаю! Но куда же мне идти?.. Дома, сам видел, не позволяют, на работе предупредили, вот и получается — только к тебе… Не выгоняй меня, товарищ ты мой! — проговорил он так жалостливо и обреченно, будто Трехов и впрямь выставлял его за дверь. — Мы с тобой учились вместе…

Глаза Лихарева наполнились слезами, сделались вдруг трезвыми, губы дрогнули, искривились.

— И поступали вместе, — говорил он. — Все прошло, будто и не было… А зачем?.. Один я на белом свете…

Лихарев дотянулся до Трехова и ткнулся ему головой в плечо, затем отстранился и, взглянув пристально на товарища, взял его руку и прижал к своей мокрой щеке. «Не выгоняй…» — сказал он одними губами, но Трехов услышал. Он резко отнял руку, отчего-то вскочил и, смутившись, стал говорить о том, что он никого не выгоняет.