Кирилл Рябов - 777 [litres]

– Не скажи. А если так, дай мне пару адресов этих дураков.

– Брось. Я хочу сказать кое-что. Ты мой сын.

– Нет, я своего папашу знал. Я его копия. Внешне, по крайней мере.

– Чёрт с ним, с папашей! Я имел в виду, что ты для меня как сын. Ты единственный, кто не брезговал остановиться и поговорить со мной. Я люблю тебя, мой мальчик.

Старик прослезился. Мне стало неловко.

– Поцелуй меня, – сказал он.

– Как? В смысле?

– Как отца. В щёку.

Я встал и поцеловал его в щёку. Неожиданно он меня обнял. Дурдом какой-то! А от Чайковского мурашки бегали по коже.

– Ладно, – отлип от меня старик. – Расскажи мне всё.

– Водки точно нет?

– Я же сказал. Я не держу в доме спиртное уже семнадцать лет, четыре месяца и шесть дней. У меня есть отличный цейлонский чай.

«Не с помойки ли?» – подумал я.

– Я слушаю, – сказал старик.

И я всё рассказал. Ну, как всё? Про встречу с Ирадой и заказ на убийство Вагиза я пока промолчал. Но в остальном исповедался полностью. Даже про тигра, которого видел на дороге. Старик молчал. Я подумал, что сейчас он меня выгонит.

– Два миллиона туда, два сюда, – наконец подал он голос. – Это просто…

– Охуеть?

– Нет, нет, не говори этих слов. Я не ругаюсь матом в доме уже семнадцать лет, четыре месяца и пять дней.

– Но на улице-то материшься, я слышал.

– Там сложно не материться. Погоди, Пётр Ильич меня слишком умиротворяет. Нужно, чтобы мозг работал.

Старик сменил пластинку. Заиграло что-то грозное, бодрящее, прочищающее разум.

– Шостакович, – объявил он. – Симфония номер восемь.

– Класс!

– Мне надо хорошенько всё обдумать.

– Это точно.

Он сел на топчан и уставился в одну точку. Закипел чайник, и я его выключил.

– На ночлег я тебя устрою, – сказал старик.

– Спасибо.

– Тут живёт одинокая глухая бабка. Я ей помогаю иногда. Мусор выношу, в магазин хожу. Поживёшь у неё. Я скажу, что ты мой сын. Она точно пустит.

– Ох, спасибо.

– Сиди здесь.

Старик вышел. Шостакович закончил. Я выключил проигрыватель. Включил плитку, чтобы снова нагреть чайник. Вскоре старик вернулся.

– Дело в шляпе, – сказал он. – Бабка тебя пустит. Она спросила, любишь ли ты кошек.

– Да, конечно.

– Отлично. Дело в том, что у неё живёт несколько кошек. Она беспокоится, чтобы ты их не обижал.

– Нет, конечно. И в мыслях не держу. Я ведь и в детстве животных не мучил.

– А я мучил, – сказал старик. – Так, чайник скипел?

Он достал заварочный чайник, насыпал в него из пачки и залил кипятком.

– Я не слышу музыки, – сказал он. – Что тут у нас?

Старик убрал Шостаковича и достал другую пластинку. Включил. Заиграло нечто торжественное.

– Бетховен, – объявил старик. – Седьмая симфония. Теперь слушай, сынок. Ты должен решить свои проблемы, но решить их по-мужски. Не вздумай сбегать.

– А я разве думал?

Вообще-то, мысль о подвалах Хабаровска нет-нет да возникала. Я её отгонял, пока без труда. Аргументов хватало. Всё-таки я мужик, довольно крутой, хоть никто этого не знает, бросать своих женщин на произвол судьбы – поступок, за который мне самое место в петушином борделе Владивостока.

– Молодец, – сказал старик, наливая в чашку чай. – Это война, сынок. Тебе объявили войну. Ты должен сражаться. Понимаешь?

– Смутно.

– Сахара нет.

– Не страшно.

– Так вот. Я тебе кое-что дам.

Всё-таки деньги? Или, может, старик натаскал за эти годы золота с помоек?

Он положил передо мной пистолет.

– Одного патрона не хватает. Но бог с ним. Тут и так достаточно.

– Откуда он у тебя? – спросил я.

– Нашёл в подвале, на трубе лежал. Да я же говорил тебе, ты забыл…

– Ах, да…

Я вспомнил.

– Возьми его, почувствуй его мощь, – сказал старик. – Он должен стать продолжением твоей руки.

Я взял. Ничего особенного. Старая, увесистая железяка. Наверное, какого-нибудь киллера, который и сам давно плавает с камнем на шее в бухте Три Поросёнка. Хотя как можно плавать с камнем? Бог с ним, неважно.

– И что ты предлагаешь мне с этим делать? – спросил я осторожно. Впрочем, и так было ясно.

– Я дал тебе возможность сделать ход, – ответил старик. – Сам решай, конём идти или ферзём.

– Каким ещё ферзём?

– Ты в шахматы играешь?

– Нет. Терпеть не могу.

– Тогда не поймёшь.

– Я и так плохо понимаю.

– Когда начнут пятки щекотать, тогда поймёшь.

Мы разговаривали как два сумасшедших. Но тем не менее некий зыбкий смысл в разговоре всё же присутствовал. Я сунул пистолет за пояс. Потом мы пили чай. Вечер наступил незаметно. Я поглядел на часы. Было почти десять.