Фридеберт Туглас - Небесные всадники

И низко склонилась голова старика, и вниз глядят мечтающие быки. И только мальчонка уставился широко раскрытыми глазами в туман, поверх старика и быков.

И потом они тихо идут дальше, в сторону Бомарзунда. Недолго чернеются в зеленоватом небе на гребне горы горбы огромных быков, но потом и они исчезают в туманной дали, как призраки.

Безмолвие и забвение опочили в оконных проемах замка. Меж двух спящих камней цветет серый цветок. Это цветок воспоминаний.

Белая ночь. Словно молоко, наползает туман из моря Лумпари, словно пелена, колышется он над сырыми скалами островов.

Вдоль равнины по бурой насыпи пыхтит паровоз в свинцовом облаке и состав из коричневых вагонов тяжело ползет вверх по склону. Оставляя в воздухе разодранные волокна дыма и наполнив душу лязгом, спешкой, мчит он мимо. Сверкают огромные медные цилиндры, и красные спицы, как солнечные круги, промелькнули перед глазами. Далеко в полях еще видится в дымном облаке бурый квадрат. А потом и он пропадает вдали, и помнится только ощущение чего-то внезапного, поспешного, стремительно летящего.

Промчит поезд, пройдет все, все забудется и угаснет. Разве что на миг скучающему взору пассажира откроется картина: дерево, роняющее листву, под ним человек, его руки безвольно опущены на чахлую траву. А дальше внимание уже отвлечется на другое: бесчисленные поля с пожухлым жнивьем, до краев насочившиеся канавы, мокрый мелкий ольшаник, за который цепляется дым, красноватые домишки на замокшем поле и желтоватые колки под холодным, стеклянно-ясным осенним небом.

По-над прямой линией железнодорожной насыпи ветер гонит торопкую стайку облаков. Холодные лучи солнца падают на равнинный ландшафт. Тут и там темнеет посреди промокшей пашни какое-нибудь зеленовато-черное неприбранное дерево. Кусты ползучей ивы источают хворобу, а желтая, пышная трава точно голос больного. Ветер играет меж звенящих рельс красными листьями.

И кажется, пустеет душа при виде этой грустной картины. От земли, от неба, от холодной синей дали разливаются волны усталости, слабости и болезненной грусти. Хочется броситься ничком на сырую землю, лицом в ее холод, слушать шелест недужных былинок, хворых ветвей над головой и шум немилосердных облаков, гонимых осенним ветром. И сердце полнит бесконечная тоска, стенание, отчаяние, словно молитва к ветрам, облакам и просторам:

Ты, великая любовь Бодлера — желтая осень — ты, игра беспокойная осенних скрипок Верлена — ветер осени, — ты, флегматичная птица, ты, кружащая над моей головой, ты, nevermore {48} 48 nevermore — в переводе с английского «никогда» — рефрен стихотворения американского писателя-романтика, критика, классика новеллы Эдгара Аллана По (1809—1849) — «Ворон» (1845). По — великое, всеобщее «никогда», — ты, символ всеисчезновения, ты, страшная, безглазая и безъязыкая мертвая nada {49} 49 nada — в переводе с испанского «ничто», образ, воплощенный испанским художником Гойей. Гойи — великое, всеобщее «ничто», — сегодня я слышу вас, сегодня мои мысли — о вас, сегодня я молюсь вам, сегодня поклоняюсь вам!

О, возьмите меня навстречу смерти, вы, самые милосердные на этом исчезающем, угасающем земном шаре посреди кружащихся желтых листьев! О, примите меня: за спиной моей лишь бесстрастный голос: «никогда», в груди моей звенит еще единственная нота: «ничто».

Лирика вечернего городка щемит сердце. Покой плывет по-над дворами, над прогревшимися за день камнями, над сочащимися соком березами. Сохнущие в садах простыни поникли, словно спущенные флаги дня. И светло-серые домишки с распахнутыми окнами внемлют лепету вечерних птах.

Двор, поросший ромашкой, обступили медно-красные сараи, рубленая конюшня, дом с открытой дверью. Дорожки, протоптанные в траве, ведут из одних дверей в другие. В углу двора примолк колодезный журавль.