Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Раз или два в году они писали матери и друг другу. Он сообщал, что ему прибавили жалованья, сестра — что появился еще ребенок, а мать — что все идет по-старому.

Возможно, и они когда-то ожидали от жизни лучшего. Но жизнь не посчиталась с их надеждами. И Юргенс в конце концов примирился.

О нет, жизнь не игрушка. И он когда-то начал с глупостей. Приехал в большой город, как всякий провинциал, радовался красивой одежде, забавлялся с женщинами.

Но, слава создателю, это скоро прошло. У него вообще не было страстей или, во всяком случае, пороков.

Женщины — те требовали денег, здоровья, времени. А у него не было ничего лишнего.

Он скоро уразумел ценность денег и времени. А его желтоватое лицо чахоточного отнюдь не свидетельствовало о здоровье, необходимом для женолюбца.

Он понял, что нужно для его спокойствия. У человека имеются обязанности, а исполнение обязанностей приносит деньги. Все, что сверх этого, — пустое.

Он похоронил себя в пыли аптечной торговли.

В конце каждого месяца он заходил вместе с другим продавцом в пивную, заказывал бутылку пива и беседовал о вещах, известных обоим. Раз в год он вместе с семейством патрона уезжал на острова, чтобы провести там воскресные послеобеденные часы.

Они сидели тогда за ресторанным столом, ели бутерброды и запивали их пивом. Патрон любил рассказывать о своих ученических годах. Жена его дремала при свете весеннего солнца.

Юргенс поглядывал на дочь патрона. Она была худая, с жесткими чертами лица. Немолода — уже за тридцать — и некрасива. Но для Юргенса это не имело значения.

Он и сам не лучше. Лицо у него желтое, короткие волосы поседели на висках, а руки костлявые. Но он надеялся, что и дочери патрона это безразлично.

Потому что тут речь шла не о чувствах. Они лишь хотели устроить свою жизнь — вот и все, — чтобы с каждым днем она все больше налаживалась. В этом и заключается цель человека.

Теперь Юргенс считал, что сделан еще один шаг к устройству жизни.

Он знал: Амалия Карловна ждет его и по-своему сухо, но все же стыдливо мечтает о нем в своей тесной девичьей комнатке между клеткой с попугаем и жиденьким фортепьяно. Точно так же он знал: тесть ожидает его со счетными книгами, графином кюммеля и дружескими советами.

Судьба позаботилась о нем. Он был ей благодарен.

Он зашагал по деревянному мосту. Вверх и вниз по течению на берегах реки мелькали одинокие огни. За перилами чернела вода. А издалека упрямо доносился грохот телеги.

В этом грохоте он снова узнавал родной город.

Все здесь было по-прежнему: та же река, те же улицы, те же каменные ограды вокруг садов, а над оградами — верхушки чернеющих в темноте деревьев. Все было по-прежнему!

Фонари едва мерцали под дождем, словно туманные клубки света. В окнах лавок виднелся свет. Вода каплями стекала по жалким вывескам. Торопливо обгонял его одинокий, закутанный прохожий. Но ничто не нарушало картины общей безжизненности.

«Вот каков он здесь, в родных местах, — подумал Юргенс, — этот отставший от всего мира, несчастный, убогий народ. Деньги, эту единственную ценность, здесь не умеют делать.

А чего стоят все их идеи и мечты без этого! Что толку в принадлежности к той или иной национальности, если народ все равно темен, неопрятен и беден!»

О нет, его не обманешь таким ребячеством. Адольф Иванович Юргенс знал, что делал. Он был достаточно умен, чтобы видеть дальше всего этого.

Какое ему дело до национальностей! С русскими он русский, с евреями еврей, а дома разговаривает по-немецки. Потому что патрон — немец.

Если он что-нибудь испытывал сейчас, то разве только сожаление о том, что и он родился здесь. В начале жизни это доставило ему немало затруднений. Это было словно болезнь, которая проходит лишь с годами.

Но теперь прервалась и последняя связь. Теперь он хотел покончить здесь со своими делами, чтобы и вспоминать о них больше не приходилось.

Путь его пролегал не здесь, не по этим грязным улицам, вдоль гнилых заборов, в конце которых печально мерцала в окне керосиновая лампа.

Он остановился в узеньком переулке и через чернеющую калитку вошел во двор. Ровный шум дождя не прекращался. Юргенс зашагал по траве, выросшей меж камней.

В глубине двора чернел низенький деревянный дом. Ни в одном окне не видно было света.

Около дома, словно призрак, стояло голое, безлистое дерево. На веревке белели в темноте простыни.

Здесь Юргенс играл в детстве. На земле тут цвели клумбы, наверху сочно зеленели ветки. Пестрая птичка пела, укрывшись под листом.