Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

Водитель выжал сцепление, переключил скорость и дал газ почти одновременно. Автобус рванул с места, словно гоночный болид. Жуткий попутчик, не удержав равновесие, вылетел из дверей и растянулся на обочине. «Пазик», грохоча на трясках, понёсся прочь с открытыми дверями.

Ефимов приоткрыл дверь:

— Лаврентьич, можно?

Грендельман устало кивнул головой:

— Давай, заходи. С утра проблем — выше крыши. Присаживайся, Андрей.

Боря, гадёныш, запил! Автобус по расписанию с утра на вокзал не ушёл. Я велел садиться за руль Алану: у парня имеется соответствующая категория. Так он прибегает ко мне через полчаса и орёт, что в автобусе труп!

Оказалось, Суслонов Афиногеновну не выгрузил. Вот, пока похоронную команду снаряжал, то, да сё… А эти товарищи, сам знаешь, без бутылки не раскачаются. Вроде, утряс всё. На данный момент Петя с Панкратычем закапывают… тьфу!.. хоронят Афиногеновну.

Суслонов по посёлку пьяный ходит, да страшилки про мертвецов ходячих рассказывает каждому встречному-поперечному. Прямо, массовый психоз какой-то! Давно ли Панкратыч панику среди населения наводил, теперь вот Боря людей пугает. Что на это скажешь, участковый?

Ефимов снял фуражку и пригладил волосы:

— Скажу, Лаврентьич. Конечно, пересуды возникли не на пустом месте. Имелись основания для сплетен. Но! Никакой мистики, всё реально и даже обыденно. В общем, ориентировочка пришла на одного гражданина.

Грендельман вопросительно сделал брови домиком.

— У сторожихи Афиногеновны имелся сын. Психически нездоровый. Ну, не то, чтобы уж совсем дурак был парень, но с придурью, — начал издалека участковый.

— Я помню. Афиногеновну лишили материнства за аморальный образ жизни. Лет двадцать назад, — перебил нетерпеливо директор.

— Подожди, Лаврентьич. Так вот, сыночка определили во вспомогательную школу, то есть в интернат для недоразвитых детей. Там он пробыл до пятнадцати лет.

А потом случилась беда. Психическое обострение, неожиданная агрессия… Результат — двоих одноклассников парень уложил в гроб. Искромсал ножом. Убийцу признали невменяемым и поместили в психбольницу. Где он и находился до недавнего времени. Пока оттуда не сбежал, прикончив между делом санитара. Найти беглеца до сих пор никак не могут.

Далее, по ориентировке: «рост — два метра ноль пять сантиметров, вес — сто тридцать килограмм». На кого похож? Соображай, Лаврентьич.

— Кабан? — предположил Грендельман.

— Так точно. Вот тебе и ходячий мертвец! Много ли таких великанов у нас в посёлке? То-то и оно, что нету. Сынка Афиногеновны принимали за Кабана несознательные граждане, — участковый самодовольно улыбнулся.

— Ну… и где сынулю того ловить теперь? — припечатал кулак ко лбу Грендельман. Чёрт, не было печали!

— Здесь! — Ефимов непроизвольно повысил голос. — Рано или поздно, зверюга домой придёт, к матери! Деваться-то ему некуда. А я подожду, в засаде. Вспомню боевую молодость. С сегодняшнего вечера заступаю на круглосуточное дежурство.

— Да этот маньяк здоровенный, как слон! Людей хоть возьми себе в помощь, — предложил директор.

— Никого не надо. Я десантник! Возьму преступника без проблем, — участковый был уверен в своих силах.

Грендельман с сомнением покачал головой. Но он знал, что спорить с милиционером бесполезно. Ефимов был упрям. Упрям и честолюбив. К тому же, душа старшего лейтенанта жаждала адреналина, так не хватавшего ему после войны.

Клавка собиралась в правление. Пора уже решить насущный вопрос!

Во время памятной «беседы» с представителями власти Борода едва не рассорилась с участковым. Ефимов, крепко обидевшись на грубое слово «мусор», обозвал Клавку тунеядкой и попрекнул за паразитический образ жизни. На что упрямая спорщица парировала: мол, работы она не боится, но — достойной, и по оплате подходящей.

Грендельман тут же ехидно вставил: мол, имеется у него одно вакантное место — в кочегарке. Конечно, он полагал, что Клавка, как любая нормальная женщина, даже думать не захочет о такой работе.

Но Борода неожиданно согласилась. Тётка объявила хитроумному директору, что принимает его предложение и на днях зайдёт в «управу» — «перетереть». Бугор понял — ляпнул лишнего! Вспомнив его постную рожу, Клавка хмыкнула. Но, слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Наум Лаврентьевич, скрепя сердце, согласился.

Борода вышла из дома и собралась уже затворить калитку, как вдруг из придорожного бурьяна услышала тихий свист с переливом. Так свистел только Ваня-Шрам! Клавка зыркнула глазами по сторонам. На улице пусто!