Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

— А зачем ехать-то?

— Груз «двести», — хихикнул Боря.

— Что, опять? Как на войне живём. Кто на этот раз? — кудрявый снова пыхнул серым дымом.

Боря подставил баночку.

— Ты, это, стряхай вот сюда. Я салон вымыл с утра. Померла Афиногеновна. Поди, пивал с ей? А, может, и того? — Суслонов хитро подмигнул.

Но Шурка не понял грязных намёков «кореша».

— Не, не знаю такую. Афе… Афи…? Как, говоришь? — практикант не запомнил мудрёное отчество.

— Афиногеновна. Баба — ух, была! Я такое про неё знаю… У тебя уши завянут, салабон, хе! Померла, короче. Завтра с утра в морг надо её везти. В общем, едем, да? — Боря посчитал, что вопрос решён.

— Ну, я не знаю. Мы с тобой, прямо как труповозы какие-то, — неуверенно ответил Шурка.

Честно говоря, он был не против прокатиться в райцентр, но… опять мертвяка тащить?

— Да какая разница! Ты, что ли, гроб тягать будешь? На это дело есть Петя с Панкратычем. Сиди в автобусе, кури «Космос». А хочешь, так лежи на фуфайках. Приедем — беляшей поедим, супчику. Катайся, знай. Плохо тебе, что ли? Откажешься — обижусь, Кудря! Поехали, кореш? — Боря больно вцепился в локоть практиканта.

— А, поехали! — согласился Шурка.

В самом деле, чего дома-то сидеть? С Панкратычем на пару в телевизор пялиться?

— Вот, это дело! — заулыбался Суслонов, — я тогда завтра с утра за тобой заскочу, идёт? Всё, по рукам! Ну, бывай, кореш. У меня ещё дела, ехать надо. На вот, курить возьми. Бери две!

Шурка сунул за уши по папиросе и отправился гулять дальше. Боря покатил по своим делам.

Вина оказалось мало, скоро стало ясно — нужно посылать гонца за добавкой. Клавка отрядила с этой миссией Петю. Синему собраться — на пятки плюнуть. Через минуту он уже шагал в лавку, снабжённый деньгами, ровно на четыре «бомбы».

— Петруха, подожди! — послышалось сзади.

Петя обернулся. По обочине пылил Шурка, держа на перевязи руку.

— О, кентуха! Шурка, друган! Уважаю!

Синий был уже хорошо навеселе. Он хотел выказать своё почтение приятелю.

— Где зависаешь? — спросил кудрявый, поздоровавшись.

— Так у Клавки… тьфу, у Прохора! У них, в общем. Там ещё Малофей в гостях, — дал весь расклад Петя.

— Слушай, может, мне с тобой пойти? Я пить не буду, просто так посижу, — попросился Шурка.

— Ну да, покатили. Лучше уж в гостях сидеть, чем дома на кислую Панкратычеву рожу смотреть. О, кентуха, я уже стихами заговорил! — загоготал Синий.

Они направились к сельмагу — сокращая путь задворками.

Шурку встретили, как своего. Прохор даже поздоровался за руку с практикантом.

— Ты, Кудря, на меня зла не держи. Дядька Прохор тебя уважает. Клавдия мне всё рассказала. Проходи, будь, как дома.

Клавка усадила парня за стол, поднесла ему полный стакан:

— Пей, спаситель мой!

Но Шурка «употреблять» не стал. Он, напустив на себя важный вид, отодвинул угощение.

— Я не буду, у меня завтра дело.

— Да что за дела у тебя, касатик? Ты же на больняке, весь загипсован, — поинтересовалась Борода.

— С Борей поеду в район. Груз «двести» повезём, — пояснил практикант.

— Груз, какой? — не поняла Клавка.

— «Двести». Это значит — покойника, — просветил публику Шурка.

— Интересно, — пробормотал Петя. И тут же спросил, — а кто зажмурился? Ты в курсе, кентуха?

— Какая-то Афе… геновна, что ли? Как-то так, — неуверенно произнёс кудрявый.

Малофей, молчавший до этого в углу, тихонько пукнул. Присвистнул удивлённо Петя, потом воцарилась гробовая тишина. Шурка непонимающе крутил головой, соображая — что же такого он мог ляпнуть?

Наконец Клавка нарушила молчание:

— В рот компот!

— Да что случилось-то? — Шурка, как ни старался, ничего не мог понять.

Петя, бывший уже в курсе ночных злоключений Малофея, попытался объяснить приятелю ситуацию:

— Понимаешь, кентуха… Вот дед говорит, что видел, как нынешней ночью Кабан к этой самой Афиногеновне в дом заходил.

Кабан бродит по ночам? Да ещё и людей убивает? Нет, ерунда! Чушь какая-то! Этот Малофей наговорит! Он же по возрасту — ровесник ещё русско-японской кампании. Хорош свидетель! Почище Панкратыча будет.

Шурка, как можно мягче, выразил своё недоверие:

— Нет, я думаю — дедушка ошибся. Старость не радость: зрение плохое, слух подводит. Опять же — галлюцинации на почве, извините, пьянства.

— Какой пьянства?! — взвизгнул Малофей, — я тверёзый был, как стёклышко! А зрение у меня — двести процент! Белку в глаз бью! И слух у меня отличный. А вина могу выпить море — и ни в одном глазу!