Инга Кузнецова - Изнанка [litres]

Мы спешим.

Отчётливый останавливает Мерс, выбирается из него и разгибается для самостоятельного движения. Я уже научился восстанавливать логику его действий. Иногда мне кажется, что я представляю себе и границы гигантского тела-мира, хотя несопоставим с ним. Кажется, что могу соизмерить его с теми существами, которые для меня различимы лишь по звукам, которые они издают. Отдалённым колебаниям. Но я и другие полусущества, подобные мне, – мы сейчас не там, где Хозяин вбирает в себя звук. Мы где-то поодаль. Мы болтаемся в жидкой слизи внутри иной части его обычно хваткого и властного, а сейчас такого растерянного тела.

Трубопроводы близко к нам. Они под нами, узки и горячи. Хотел бы я знать, как выглядит наше пространство снаружи. Я чувствую, что Хозяин становится совсем чуждым нам и точно борется с желанием выгнать нас из себя вон. Конечно, это кажимость – скорее всего, он и не подозревает о нашем полусуществовании. Из глубины его поднимается горячий ветер, и прохладный ветер вдувается извне, охлаждая горячность Хозяина, будто приходя нам на помощь и говоря: «Останьтесь!»

Сколько мёртвой мелочи оказывается рядом с нами вместе с ветром прохлады! Мы вязнем, вязнем. И вместе с нами вязнут обломки совершенно иных миров, прилетевших сюда случайно и смешавшихся с нами в этой общей питательной слизи Хозяина.

Он не знает о нас, но нас не любит. Он хочет от нас избавиться.

Я тоже забыл, что такое любовь.

Отчётливый Хозяин извлекает звон из какого-то мёртвого объекта, которого у него с собой не было. По крайней мере, раньше он таким не пользовался.

Звук настолько неживой и странно и пронзительно прекрасный, что, вероятно, он может служить сигналом к прекращению сдвинутой назад реальности и к началу новой. Наступили новые времена. Реальность сдвинулась. Откуда он взялся, этот объект? Где мы?

Хозяин совершает однообразные движения, не слишком резко взбалтывающие нас, и бормочет что-то вроде «Ндо сделть сбе ключи». Потом повторяется звон. По ту сторону Хозяина не происходит ничего. Пауза вязка, как наша слизь.

Со дна Отчётливого поднимается какая-то буря. Наша полутьма дрожит. Затем следует множество яростно-разрушительных ударов (глухих и тёмных), и он кричит, с силой выталкивая из себя каждый звук:

– Отец! Это я! Открой! Открой мне!

Ах, вот оно что. Мы у Дома его Отца.

Трубопроводы Хозяина сушат слизь и наши раздувшиеся от кормёжки полутела. Нам всем нехорошо. Отец не отвечает. Вероятно, Хозяин сейчас чувствует себя таким же покинутым, как и мы, попавшие в клейкую среду его недовыдохов.

– Отец, Папа!

У Гигов бывает несколько имён, я уже это знаю. Мне кажется, это одно и то же существо.

Не отзывается. Отчётливый в отчаянии – он уже никакой не отчётливый. Я нахожусь внутри Растерянного Хозяина. В мире Гигов все свойства способны переворачиваться, становиться своими противоположностями – вот ещё один закон, который я открыл впопыхах.

Наконец раздаётся далёкое «шарк-шарк» и глухой сип вылетает из-за какой-то перегородки, стенки, отделяющей нас от совершенно иных событий и обыкновений.

– Сына-а? Ты-ы-ы?

Голос Отца слаб и высок – точно он принадлежит не пожилому «ему», а усталой «ей» и её трубопроводы трачены тяжёлой жизнью. Отец называет Растерянного неизвестным мне именем. Для Отца он – не Босс.

– Ну, слава богу! Папа! Ты заставляешь поволноваться! Конечно, это я, а кто же ещё?

– А-а-а, волноваться… Ну ничего. Волнуешься – значит, ещё живой, – так говорит Отец, что-то расщёлкивая и проворачивая мёртвое в мёртвом («ч-чик, ч-чик»).

– Что такое? Ты не рад мне? – Хозяин расстроен, я это слышу. Мы все это слышим. Мы прекратили толкотню в слизистом городе хозяйского тела. Мы сопереживаем Растерянному.

– Конечно, рад, Сыночек, – говорит Отец, наконец-то справившись с перегородкой. – Я жду тебя уже второй день. Я и за хлебом не выхожу. Я жду. Иди же ко мне, я обниму тебя.

«Сыночек» – подобие «Сына».

Отчётливый вшагивает в запахи сдвинутой назад реальности – тяжёлые, застоялые, полные вызревшей грусти, которую с кем-то не разделить. Хозяин не раздвигает их телом, а приникает к ним, хотя, кажется, ему это и трудно. Он почти смешивается сейчас с этой грустью.

– Ты опять забыл, Папа. Мы же договорились на сегодня!

– А я ждал тебя вчера, – грустно произносит Отец, и я понимаю, что он совершенно запутался во всех возможных реальностях. Он жил так долго, что сдвинутого вперёд осталось для него совсем немного. Его почти нет. Зато сдвинутое назад в его Доме застаивается, никуда не уходит. «Существует ли эта ваша бездна вообще? – точно говорит оно. – Что-то я сильно сомневаюсь».