Инга Кузнецова - Изнанка [litres]

– Я очень хочу вырваться отсюда. Всё решено. Ребята, не удерживайте меня.

Вечер незаметно переходит в ночь, смех и музыка стихают, Гиги покидают жилище Бель, один за другим. Бель прикладывает к их примятым лицевым покровам раскрывающийся цветок нежности и прощания, мягкий и влажный, внутри которого – её горло, а там – я. Нет, она не любит никого из тех по-настоящему, и, может быть, потому и нет никакого риска для меня выйти за пределы тела Бель и уйти к ним.

Я уже готовлюсь уйти в глубину, как вдруг наступившая тишина полумрака разверзается требовательным глухим звуком. Удары о твёрдое. Бель идёт к стене провожаний.

– Кто там? Кто так поздно?

– Бель, открой!

Это Блэк. В требовательном голосе смесь нежности и угрозы. Я не понимаю, как это возможно. Ведь эти состояния взаимопожирающи.

Нежность Блэка звучит отталкивающе, но она настоящая.

– Впусти, Бель. Ты не можешь просто так уехать.

– Уходи. Мы уже попрощались.

Яростный стук в дверь. Тело Бель сотрясает медленная дрожь.

– Не-ет, малышка! Так просто ты от меня не отвертишься!

Раздаётся невероятно громкий треск (мы с Бель отпрыгиваем) и потом грохот рушащихся миров. Бель едва не проглатывает меня, но я успеваю забуриться в ближайший пузырёк глотки и не вылетаю вместе с её криком:

– Помогите!

Испугаться мы успеваем, спастись – нет.

Тяжёлое, тёмное, дикое наваливается на то, что только что было телом Бель и моим миром, а теперь трансформируется во что-то текуче-вязкое, облекающее интенсивное воздействие.

Я не знал, что стремление Гигов по типу «он» к Гигам по типу «она» может быть настолько угрожающим для всех, что похоже на уничтожение. Внутри Бель сотрясаются и погибают от ужаса миры и миры, существа и полусущества, отсветы виденного и отзвуки слышанного. Разве для этого сливаются Гиги? Почему это так раздирающе-убийственно?

Трубопроводы Бель разогрелись до невыносимой жары. Исчезли все, кто не обладал плотной сущностью: маленькие Лыши пропали, уменьшенные птицы, запах цветов и травы – всё это перестало чувствоваться. Тело Бель переносит удары чего-то упрямо-упругого внутри себя.

Это принадлежит Блэку. Идёт жёсткое взаимодействие. Бель словно омертвела и, полумёртвая, сочится чудовищным, непохожим на её голос криком.

Она мутирует. Ей сейчас уже ничего не нужно. Бель ли она уже? Кто бы это ни был вместо неё, но он/она не умрёт. Я это чувствую. Бель очень упряма. Бель – совершенный Гиг. Другим Гигам очень хочется её портить.

Я не боюсь покинуть Бель. Я сижу тихо в своём пузыре. Я не достанусь Блэку. Я не хочу иметь с ним ничего общего.

– Вот так, поняла?

Шуршанье, шварканье, шелесты слабых поверхностей.

– Вот теперь попрощались. Скатертью дорога, Бель.

Она вздрагивает. Вся вздрагивает, трясётся. Грохот грубых объектов. Удаляющееся «бутс, бутс, бутс».

– За что? За что? – Бель давится сухим звуком, а мой пузырь лопается.

Я тоже лопаюсь и безостановочно делюсь на множество новых «я», и следить за ними нет ни сил, ни желания. Я не хочу волноваться за них, за их выживание. Я сбрасываю отростки, они расползаются. И снова сбрасываю. Я не хочу думать о том, как жить. Я не хочу думать даже о Бель.

Провались в бездну, дурацкий мир, полный бесчисленных миров, каждый из которых страдает по-своему. Иди ты в бездну.

Во тьме я бессмысленно ел Бель. Её камеры, в которых я оставлял частицы себя, вели себя странно: они колебались, качались, наваливаясь на другие и обрушивая их стенки. Мои отростки пытались соединиться с мякотью, ползти, вести самостоятельную полужизнь. Но я не следил за ними. Я безостановочно ел, врывался в камеры и поглощал содержимое. Даже не ел – жрал. Грубо, жадно. Камеры Бель прекрасно пахли, выглядели и звучали, когда я врезался в них. Но все они оказывались кем-то выпотрошены до меня.

Нет, мякоти в них было ещё довольно – упругой и свежей пищи. Но все они были свободны от тех неуловимостей, тех уменьшенных миров, которые высыпались и вылетали из Бель раньше, которые были так необыкновенны, что я не решался их присвоить. Да это было и невозможно. Даже коснуться – не то что поглотить. Они не имели вещественности – были бесплотны.

А сейчас её камеры ничего, кроме однородной, плотной и сладкой, свежей мякоти, не обнажали. Я просто тыкался в них и жрал и сбрасывал отростки, и они жили своей жизнью и на мне опять отрастали.