Инга Кузнецова - Изнанка [litres]

– Ответь мне, Бель! Ну ладно. Тогда я тебе расскажу, какая смешная болонка идёт за старушкой в ярко-зелёных кедах. А на улице такое солнце! Так красиво бликуют окна небоскрёбов! Витрины кажутся жидкими. А в них могли бы отражаться мы. У меня сейчас такое настроение, что я мог бы рассказать тебе абсолютно всё. Ты хочешь? Ты там? Я уже на площади. Ребята катаются на скейтах. Ты слышишь? Крики отскакивают от стен, как мячики для пинг-понга. Возьмём ракетки и пойдём играть? Или ты устала? Бель? Ты не отвечаешь… Хорошо, я ещё позвоню.

Нет, не с собой. Лыш идёт и разговаривает с кем-то невидимым, а я держусь на его лице. Лыш сейчас кажется мне даже слишком живым, очень подвижным – и таким будто прозрачным, ясным. Мне нравится свежий ветер его речи.

Я тоскую по настоящей привязанности. Лыш, отправь меня в глубину своего мира!

Гиги могут с остервенением разрушать мир вокруг себя и сами себя. Но Лыш, которого так любит его Ма, свежеголосый Лыш – другой.

Я хочу понять, из чего ты состоишь, молодой мутант. Откуда в тебе столько света?

Моя капля – камера с плавным куполом и влажно-питательная среда в ней – ещё не до конца растворилась на ярком свету.

Она застряла между чешуями, потому что поверхность гигантского лица неровная, полная пещер и наростов.

А ты говоришь: «настроение». Ты говоришь о нём сейчас, говорил об этом и в своём пространстве, с Ма и Папанем. Я запомнил это звукосочетание. Что это такое? Может быть, одно из самых важных понятий недоступной мне жизни? Твоей? Прекрасной? Можно ли коснуться настроения? В каких камерах Светлого Лыша оно хранится, ты можешь мне подсказать?

Мне нравится, что ты говоришь об этом. Я чувствую, как ты распахнут сейчас. Странно, но ты, Лыш, радуешься тому же самому миру, который вызывает ужас у твоей Ма.

Да есть ли вообще у тебя тот глубинный страх, что отличает Гигов от других живых?

Хотел бы я это узнать.

Думаю, что настроение Гигов всё-таки не вещество. Это такой внутренний режим существования. Настроение Лыша медленно разрушается, потому что его собеседник, живущий под прохладной гладкой поверхностью непонятного объекта, не отвечает ему. Не отвечает и мне.

Лыш снёс мою каплю им, и теперь мы с похожими на меня отросточниками не чувствуем его лица. Мы расплющились на поверхности, под которой что-то тёмное, пугающее, мерцающее, – поверхности неживой, но нагретой. Вокруг нас множество невнятных, незнакомых полусуществ разных типов. У некоторых не отростки, а присоски. Некоторые вообще не имеют отчётливости. Они слабо шевелятся, издыхая. Другие замерли, экономя окружающую их влагу.

Свет беспощаден, наша камера с прозрачным куполом постепенно сжимается. Нам становится душно. Лыш, не бросай меня здесь!

Мне неприятно наблюдать, как мои подобия дерутся за крохи чего-то съедобного, обнаруженного и здесь, под этим сжимающимся куполом влаги. Это сомнительная пища. Такое впечатление, что они верят в то, что для выживания нужна только пища. Иногда мне кажется, что и многие существа уверены в чём-то подобном.

Это не так!

Я уже понял, что это не так. Так себе идея, подходящая только для совсем недолгого выживания. Как бы точнее выразиться… одноразового. На целую жизнь её не хватит.

Я не смогу чувствовать жизнь в себе, если больше не полюблю.

Я ощущаю мельканье улицы сквозь скукоженный купол – искажённые линии и пятна. Лыш движется очень быстро, грохоты и шелесты летят на него. Раз – и мы вместе со своим твёрдо-неживым поверхностным миром уже болтаемся равномерно, спрятанные за стену из какого-то слабо пропускающего свет вещества. Я смутно чувствую далёкие трубопроводы Лыша – сквозь стены и стены, покровы и покровы. Наш неласковый новый мир как-то связан с гигантским телом, но он состоит совсем из других частиц. Этот мир совсем мёртвый. Он не для нас – здесь некуда двигаться, нечего поглощать. Его поверхность скользкая. Не за что уцепиться. Не за непостижимость же?

Лыш тоже сейчас мертвее, чем прежде. Я это чувствую. Он идёт слишком быстро.

От его тёплого тела меня отделяют стены и стены, слои и слои.

Лыш останавливается. Теперь шумы окружают его со всех сторон. Сквозь грохот и скрежет пробиваются волны щебечущих, звонких голосов, похожих на птичьи. Я улавливаю отдельные слова: «вторая пара», «зачётный клуб», «испанский стыд», «да это антитренд». Я ничего не понимаю, но этот чирик кажется похожим на язык Лыша. Где-то рядом существа, перекликающиеся с ним свежестью голосов. Но всё-таки иные. Может быть, я ошибся.