Генрих и Ксения Корн - 12 месяцев. Необычные эротические приключения

Если бы Аллах или кто-то великий, имеющий власть распоряжаться человеческими судьбами, тогда спросил меня, чего я хочу, то я ответила бы без колебаний: умереть. Все смертники – это люди, которым нечего терять. А мне терять было нечего – кроме своего ледяного страха, своего безнадежного отчаяния, оглушительного одиночества, ненужности, ничтожества… Потому всё, что мне хотелось, – это чтобы всё закончилось. У меня не было желания бороться за свою жизнь, между борьбой за жизнь и смертью я бы с радостью выбрала последнее.

Если тебе очень плохо, просто жутко плохо, то невыносимо видеть чужое благополучие, это лезущее в глаза счастье, эту беспечную радость, от которой ещё больней, ещё хуже. Что она думала про меня, та счастливая и роскошная женщина? Что хотела сказать? Нет, мне ничего не надо: ни укора, ни сочувствия. Пожалуйста, отстаньте. Всего лишь дайте мне уйти и умереть в каком-нибудь безлюдном и стылом углу, как бездомной собаке.

Электричка остановилась, за окном большими огнями горел перрон петербургского вокзала, куда-то спешили люди – много, много людей. Люди в электричке тоже двинулись на выход. Та женщина встала, молча взглянула на меня напоследок и ушла. А я осталась сидеть, я совсем не знала, что мне теперь делать. Путешествие моё окончено. И нет никаких перспектив. Только страх, только отчаяние, только одиночество…

Переночевала я в хостеле неподалёку от Московского вокзала. И на следующий день – как всё-таки мало человеку надо – даже появилась какая-то надежда: свой угол я нашла – оставалось лишь найти работу, чтобы было чем заплатить на него.

До позднего вечера я ходила туда и обратно по Невскому проспекту – от площади Восстания до Аничкова моста – по кафешкам и магазинам, и с каждым часом моя надежда снова превращалась в страх. Хотя на самом деле я потеряла её при первой же неудаче – когда мне просто грубо сказали «нет». И потом во многих местах мне было трудно спрашивать о работе: кавказская гордость или проклятая робость, не знаю, как это объяснить.

В одном кафе меня согласились взять, но заплатить авансом, в этот же день, так как мне совсем не на что было жить, отказались. И я совершенно пала духом. Подобно унылому декабрьскому ветру, гуляла по Невскому, шла мимо всего на свете, только заглядывая в окна. Иногда меня заносило куда-то вместе с прохладой, но тут же выносило обратно – на стужу.

На хостел денег у меня не хватало, и я пошла ночевать на вокзал. У меня хватило бы на билет на электричку – до куда-нибудь, да что потом? Час оплаченного пребывания в тепле и на пороге раскрывшихся дверей на какой-нибудь неизвестной остановке прыжок в ужасное ничто. На дно ада. Смерть с тяжелейшим бременем как-то дальше жить. Джаханнам.

Тогда я уже готова была вернуться к отцу – пусть делает, что хочет, пусть убьёт или помилует, или продаст Абубакару, как девушку Дашу. Быть здесь, на такой беспощадной и бесчеловечной свободе, я больше не могла.

Я достала телефон, выключенный ещё с Москвы, и включила его. С минуту сыпались сообщения о пропущенных звонках. Подумав ещё немного, я всё-таки решилась и набрала отца.

– Ты где была, шайтанка? – грозно проревел голос, который мне не сразу удалось узнать. – Чтобы через час была в Отрадном, понятно тебе, эй?

– Дядя Сулейман? – узнала я. – А где мой отец?

– Отец не хочет с тобой говорить! Он и видеть тебя не хочет! Чтобы через час была…

Я скинула и снова выключила телефон. Прежнее чувство, с каким я уезжала из Москвы, ожило во мне и кипело. Сдохну здесь, убью себя, стану кем угодно, но не вернусь, не вернусь, не вернусь!..

Не помня себя от душившей меня злобы, я выбежала с Московского вокзала на площадь Восстания, а оттуда рванулась по Невскому к Аничкову мосту. Мне хотелось сию же минуту сброситься с него и разбиться об лёд.

Но пока я бежала, чувство угасало, словно бумажный костёр: огонь его, стремительно и жарко сожрав податливую бумагу, посверкал недолго на её почерневших останках и исчез в горячем запахе гари.

У моста, под памятником с лошадью, стоял молодой мужчина. Он с нескрываемым мужским любопытством посмотрел на меня. Такой уверенно-наглый взгляд, будто пальцы, залезающие под одежду. Ах, да берите, люди, и рвите меня, разорвите меня на куски, как шакалы. Мне же нечего терять. Мне уже всё равно. Я – шайтанка, а для шайтанов нет закона.

Я подошла к тому мужчине и спросила его с вызовом:

– Хочешь секс?

Его лицо скривилось в ухмылке, и он молча отвернулся.