Алексан Аракелян: Секрет Чаши Грааля открыт в России

– Сидишь ты в ресторане, – продолжает Иван Степанович, – и в ожидании, когда официант исполнит твое желание, осматриваешь зал, потому что тебе нужен предмет твоего желания, и равный ему по красоте и возвышенности образа, который после каждой рюмки становится все красивее и прозрачнее, и соткан, как бы выразились поэты, из воздушных нитей воздуха, позолоченных синевой неба и желтизной солнца.

Рестораны сейчас не те: в ресторанах стало мало приличного народа, потому что приличный народ стал до неприличия беден. Из твоей памяти выплывают стройные тела гурий, которые раньше могли себе позволить заглядывать сюда, чтобы найти себе пару.

Они выходили на площадку, чтобы попрыгать в ритуальном танце под ритм барабанов и напоминания о море, типа «ты морячка, я моряк» и вызывали желание прыгать у самцов, которые могли себе позволить приходить сюда даже на жалкую зарплату инженера, который мучился, как прослойка между пролетариатом и крестьянством. Они получали мало за то, что пытались всякой ерундой забивать голову, лишь бы не работать руками. И начинались совместные прыжки с прекрасными женщинами, которые также верили в знания, а потом шли на спаривание: их ты сейчас уже не встретишь.

Заходит только средний класс, который состоит, в основном, из представителей торговли. И твой глаз, который мечется по ресторану в поисках утешения, еще до принятия замечает совсем рядом образ среднего класса, который сидит почти рядом с тобой, покрывая своей массой два кресла, и с улыбкой понимания отправляет добрый, полный тепла ответ на твой зрачок, который чернеет от негодования, и содрогается от мысли, что она думает о нем, как о продукте потребления.

Вся масса ее тела, засунутая в какие то тряпки, откуда каждый кусок отдельно пытается выйти , разрушает картину возвышенного образа, и твой мозг настраивается на поиск забытых картин, вместе с булькающими звуками, напоминающим звуки органа, который заливает в твою чашу официант. До сих пор ищут чашу Грааля как источник молодости и бессмертия, и не могут найти, а дело, что я доказал, не в чаше, а в том, что в нее налито, потому что только она дает тебе ощущение жизни. Вот одно из открытий, которое я сделал и послал в Нобелевский комитет десять лет назад, и жду ответа, и именно это заставляет нас принимать этот напиток, потому что он меняет мир и дает тебе силу жить.

Петрович хочет его перебить, чтобы он ближе подошел к теме, которую Иван Степанович хорошо начал. Однако тот, подняв руку, чтобы не упустить картину, а также ниточку мысли, которая наматывается на клубок, взмахом просит его не делать этого, и показывает на пустой стакан, – наливай, а сам не глядя, поднимает, пьет и продолжает:

– Ты дослушай. После первых двух или трех рюмок, ты думаешь, как это она смеет смотреть на тебя, и еще на что-то надеяться. После четвертой, ввиду отсутствия объекта внимания, который требуют четвертая и пятые рюмки, а они приближают чувство тоски, холода одиночества и непонятости, твои глаза отрываются от куска селедки и ищут возможности общения.

А к нему готов только средний класс, сидящий также в одиночестве за накрытым на пятерых столом, и бросающий ищущий взгляд по столовой, чтобы найти предмет который она бы могла накрыть массой накопившегося, как в мартеновской печке, жара.

Я не буду рассказывать про достаточно продолжительный диалог глазами, который с каждой рюмкой и с каждым взглядом становится теплее, и с изначально отрицательной возможности телесного слияние переходит к возвышенному слиянию мыслей: типа – «на одиноко», и ответ «с такими формами» в паре жить не удастся, на «теплоту глаз и призыв к соединению одиночеств», ответ, когда бутылка уже пуста – «ну а почему бы и нет, ведь она женщина, у которой есть сердце» – что на практике ты почти никогда не встречаешь, но практика здесь уже ни при чем, потому что в тебе говорит общечеловеческое. Вот первое открытие, когда в тебе просыпаются общечеловеческие ценности: жалость, тепло, и желание любви, которым ты готов поделиться даже со средним классом.

И ты почти готов. Но в мыслях твоих еще нет прозрачности и они с проклятой недостачей, или из времен социализма, когда поживиться за чужой счет считалось для интеллигенции праздником, и этот пережиток передавался на генном уровне. Он бы еще не сломлен и мысль поживиться за чужой счет сидит в тебе и не отпускает, потому что тебя смущают картины прошлого или то, что сделало тебя нищим, а правительство – богатым. Это желания земного характера, – а может, когда я перейду к ней за стол, она оплатит мой, и тогда вроде бы и совсем ничего, и день будет, как праздник, и ничто не помешает тогда твоему общечеловеческому чувству милосердия, вот что сидит в твоей голове, как последний грязный штрих обывательской порчи из прошлого.