Александр Бизяк - Клубника под хреном

Приятель потащил меня знакомиться с больничным двориком, огороженным глухим забором под колючей проволокой. Вдоль забора проходила следовая полоса, густо обсаженная кактусами.

В углу двора, в высоких кактусах, скрывалась территория Живого уголка с предупреждающей табличкой: «Внимание! Нервировать животных строго запрещается. С 14:00 до 17:00 в соответствии с распорядком дня, установленным администрацией больницы, у животных – «Тихий час». Соблюдайте тишину! Нарушители режима содержания животных лишаются прогулок сроком на пять суток».

Я зачастил на свидания с приятелем.

Законопослушный Михаэль посещал вольер исключительно в утреннее время. Сразу после завтрака бежал к «Живому уголку» и пропадал там до обеда. Впервые в жизни, затаив дыхание, он наблюдал за тем, как совокупляются дикие козлы и козы. Поглазеть на это зрелище сбегались не только пациенты клиники, но и санитары, и медсестры.

По соседству, в специальной клетке, активно занимались тем же самым кролики.

А вот баран, судя по возрасту, – старейшина Живого уголка, стыдливо отвернувшись от греховных сцен, демонстративно прятался в загоне.

Зрелище, действительно, было любопытным. Однако меня терзало главное: по какой такой причине Михаэля из аэропорта отвезли в психбольницу.

Я оттащил приятеля подальше от живого уголка и, отыскав скамейку, почти невидимую в кактусовых джунглях, потребовал ответа.

– Я зарёкся никому об этом не рассказывать, – признался Михаэль, – но тебе откроюсь…

Затравленно косясь на кактусовые заросли (слежка в клинике была тотальной), приятель перешел на шепот.

– На допросе в аэропорту я не выдержал и раскололся. Признался, что лечу в Москву с целью совершить самоубийство и просить друзей предать меня кремации, а прах развеять над Москвой – рекой.

Я онемел. Полез за сигаретой. Закурил.

– Загаси немедленно! – Воскликнул Михаэль. – На территории больницы курить запрещено.

– Ну, хотя бы отхлебнуть чуток из фляжки я имею право?! У меня с собой имеется…

– Даже и не вздумай! В клинике – сухой закон.

– Я с ума сейчас сойду! – Сорвавшись со скамейки, я заметался по аллее, обдираясь о колючки этих проклятых кактусов.

Михаэль на ходу поймал моё запястье и железной хваткой притянул к себе.

– Пойми ты, за тобой следят! Не успеешь ахнуть, как окажешься в смирительной рубашке.

Я вернулся на скамейку, рукавом вытер холодный пот со лба. На всякий случай отодвинулся от Михаэля. Признаюсь, я сейчас его боялся. Придя в себя, вновь затряс приятеля.

– Но почему ты выбрал именно Москву, а не сделал это в Хайфе?! В конце концов, твой прах развеяли бы не над Москвой – рекой, а над Иорданом…

– Думал я об этом, – признался Михаэль. – Но в Израиле не практикуется кремация. Здесь хоронят в землю. А с кладбищенской землей – острая проблема. Вот покойников и селят в специальных нишах в кладбищенской стене. Я, конечно, понимаю раввинат – Израиль не резиновый. Но и раввины должны меня понять: лежать замурованным в каменном мешке, одному, без воздуха, в полной темноте… Я с детства темноты боюсь в закрытой комнате. Жива была бы мама, подтвердила.

– И что теперь прикажешь делать? – Спросил я у приятеля.

– Не знаю… – Горестно ответил Михаэль. – А тут еще тень Гоголя взялась меня преследовать. Гоняется за мной, цепляется холодными руками, и умаляет выслушать.

– Час от часу не легче… Ты и вправду сдвинулся умом. Не обижайся, но Служба безопасности была права, когда упекла тебя в психушку…

– Возможно… – согласился Михаэль.

– Но хотя бы мне сказать ты можешь, что Гоголь хочет от тебя?

– Тебе могу, но это только между нами… – Михаэль поднялся со скамейки и проверил кактусовые заросли. Убедившись, что прослушки нет (санитары, наверное, отвалили полдничать), продолжил:

– Жуткая история. Оказалось, Гоголь, как и я, панически боится темноты в замкнутом пространстве.

– Не удивительно, что вы нашли друг друга…– Я некстати по-дурацки усмехнулся и тут же извинился. – Прости, не хотел тебя обидеть…

– Да я уже ни на кого не обижаюсь, – печально отмахнулся Михаэль. – Так вот, он и говорит мне, что у него страх смерти. И что завтра его должны захоронить. А он сопротивляется, клянется, что не умер, а просто задремал. Что он в гробу проснется, а будет уже поздно…

Тут я содрогнулся. Мне вспомнилась статья, в которой приводился следующий факт: эксперты, чтобы убедиться в истинности опасений Гоголя, вскрыли, якобы, его могилу и обнаружили, что голова великого писателя повернута на бок, а обивка гроба исцарапана.