Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Мы с Юркой дружим почти с тех пор, как себя помним. И все крепче. Понятное дело, мы нередко и ссоримся, при чем обычно – не по моей вине. Просто у Юрки характер гораздо более взрывчатый. Нападает первым. За то теперь инициатива в прямом смысле слова в моих руках. Могу и расплатиться за старые обиды. И я щекочу Пончика то под мышками, то у шеи, я шлепаю его по заду струей, как морской кошкой-девятихвосткой. Он хохочет, ойкает, увертывается. А беспощадная струя настигает его, настигает…

– Довольно, довольно! – кричит он наконец, – Теперь ты!

Ага, вспомнил-таки… Будет, конечно, расплачиваться со мной. Но что поделать, надо идти.

– Раздевайся, – командует Юрка. Зачем? Я все равно вымок… Ну да ладно… И содрав с себя промокшую одежонку я кидаюсь под струю.

– О-о-ой! – Я заорал, наверное, погромче Юрки, но вовсе не от восторга. Вода мне показалась ледяной. Она мне показалась такой жгучей, будто меня ужалил целый рой пчел! Я задохнулся, я окоченел. Со мной всегда так поначалу происходит во время купанья. Может, это потому что я худой, не знаю… Я отскочил подальше, к самым воротам, закружился там, завертелся, скача то вправо, то влево, а ледяная струя все хлестала и хлестала меня. Пончик знал свое дело! Он хохотал и поддавал все сильнее. Вот я уже зажат в угол, мне некуда больше отступать, разве что вовсе постыдно бежать в другую часть двора. Но тут я внезапно чувствую, что мне уже и не так холодно. Я привык. Будто согревшись под солнцем, струи воды так приятно окатывают меня. И подпрыгивая, подскакивая, я воплю уже от удовольствия, оттого, что преодолел постыдную слабость. А Джек, который давно уже завидует нам и мечтает присоединиться к купанью, визжит и лает и гремит своей цепью. А Юрка хохочет и орет, изображая пожарного, который спасает горящего человека…

– …немедлен-но! Слышите меня? За-мол-чи-те немедленно!

Дядя Миша стоит на своем крыльце. Давно ли он стоит, давно ли кричит нам – мы не знаем. Но лицо у него очень злое: мы оторвали его от занятий. И добро бы – в первый раз. Но нет, не в первый. Далеко не в первый.

– Ну, так… – говорит он. – Придется вас разъединить.

Мы с Юркой в ужасе переглядываемся. Робик сказал – «позвоню отцу», а теперь вот и Миша: «разъединить»…

Неужели же нам испортят каникулы?

Не было у нас в городе девятиклассника, который не знал бы эту песню. Ее напевали дома, в школьных коридорах, на автобусных остановках… Где угодно!

Я, например, напевал ее сейчас. Не вслух, конечно, а про себя – потому что дело происходило действительно на уроке, и тянулся этот урок невыносимо долго.

А ведь сначала все было нормально. Сидел я себе на уроке и слушал нашу математичку, Нину Степановну, довольно внимательно слушал, что-то записывал. И вдруг поглядел в окно. Моя парта как раз и стояла у самого окна. Настежь открытого. В окно я увидел цветущие ветви яблони, растущей у школьной спортплощадки. А за площадкой в проеме между домами – зеленые бархатные холмы.

Вот тут эта песня как-то сама зазвучала во мне. Может быть, потому, что есть в ней такие строки:

Строки эти все время крутились в голове, звучали в душе. Правда, мне в них слышалось другое имя.

Три года назад, когда Флюре Мерзиевне пришлось уйти из школы, наш шестой класс расформировали, а ребят раскидали по трем параллельным классам. Грустно было расставаться с ребятами, особенно с Женькой Андреевым и Витькой Смирновым. К своему классу привыкаешь, как к родному дому. Но было и утешение: Лариску Сарбаш перевели в тот же класс, что и меня.

Да, та самая Лариса. Десять лет прошло, а я все так же балдел, как в детском саду, – стоило мне только на нее взглянуть. Мне казалось, что она совсем не меняется. Все такая же худенькая, стройная, с пышными бантами на концах светлых косичек, которые подрагивали, как живые, когда Лариска, закинув нога на ногу покачивала ею. Со своими милыми веснушками возле носика, со своей милой застенчивостью и молчаливостью.