Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Сначала – толстой и короткой каталкой. Затем – очень длинной и тоненькой, как палка. Руки то находятся в центре палки, то широко расходятся в стороны, к ее краям. Взад-вперед, взад-вперед крутится каталка. От центра – в стороны и снова к центру движутся руки. Комок теста давно уже стал плоским, он делается все тоньше, тоньше, все шире – как блюдо, как поднос… Мама подхватит его за край и точным движением, не повредив, не смяв, снова расстелит по столу… Оно уже почти прозрачно, вот-вот порвется… Но нет, ни одного разрыва, ни одной дырочки. Думаете, все – тесто готово? Ничуть не бывало! Мама плеснула на него масло, осторожно размазала по всей поверхности и накатала тесто на палку. Теперь на столе лежит длинная и довольно толстая белая трость. И когда в последний раз мама раскатывает тесто по столу – это уже большое, как скатерть, полотно. Настоящее, готовое тесто!

Да, я много раз видел все это дома и не переставал восхищался тем, как красиво мама работает, как точно, как артистично. Ведь строит ли настоящий мастер дом, или вытачивает деталь на токарном станке, или лепит тесто – он все равно художник, если работает талантливо. Но в пасхальный вечер я глядел на руки художницы-мамы с болью и состраданием. Двенадцать часов они месили, раскатывали, нажимали. И вот теперь лежат, распухшие, перед мамой на столе. Больно ей, небось.

Поймав мой взгляд, мама улыбается мне нежно и весело, чуть приподняв уголки губ. Я улыбаюсь ей в ответ и вспоминаю о том, что и мне пришлось перед пасхой поработать немного. Ну, конечно, не так как маме, но все же…

Всем, наверно, известно, что еврейский дом перед пасхой должен быть не то, что вычищен, а прямо-таки вылизан. У таких хозяек, как моя бабушка Лиза предпраздничная уборка превращалась в бедствие для всей семьи. Стены, окна, полы, мебель – все это мыли, отскребывали, протирали. Чистили и стирали одежду. Особая посуда, особая кухонная утварь… Да разве все перечислишь? Трудовой повинности не удавалось избежать ни одному из домочадцев. И даже то, что один из предпасхальных дней оказался моим днем рождения не избавило меня от нудной домашней работы. Обида переполняла меня. Но бабушка была неумолима. «Джони бивещь – говорила она сладким голосом, когда я справлялся с очередным заданием. – А теперь сделай-ка вот что…».

В числе прочего мне пришлось снимать тюлевую занавеску, ту самую, за которую бабушка обычно пряталась, выглядывая во двор. Я стоял на стуле у окна и пытался снять эту чертову занавеску с карниза, а бабушка сидела неподалеку, расставив короткие ножки, очень жалобно постанывала, показывая, как она устала и в то же время бдительно наблюдала, чтобы я, не дай Бог, не порвал тюль, хоть и старый, но совсем не плохо сохранившийся и красивый. А он, действительно, находился под угрозой. У самого карниза из стены торчал гвоздик и то ли я сделал неосторожное движение, то ли что другое, – но тюль зацепился за этот гвоздик и с моего стула мне никак не удавалось отцепить его! Рвануть-то было бы очень просто, но вот снять не рванув и не порвав… Я весь напрягся, я вспотел, у меня онемели руки, стул при каждом моем движении угрожающе поскрипывал (это был дедов стул) – а занавеска все не отцеплялась! Наконец, сделав почти акробатическое движение и чуть не слетев со стула я ее снял!

– Джони бивещь! – Бабушка, даже и в то время, как хвалила меня, не забывала напоминать о своей усталости и страданиях. Все это сейчас излучали ее глаза – с такой, надо сказать, выразительностью, что казалось: со стула бабушка без посторонней помощи ни за что не встанет. Но как только я соскочил на пол с занавеской в руках, бабушка деловито сказала:

– Сегодня же все постираем и высушим! – И, покряхтывая, поднялась…

Я, между прочим, очень любил глядеть, как сушат тюль. Для этого во двор выносили длинные, почти четырехметровые деревянные рамы, на которые были набиты сотни мелких гвоздиков. На них и нацепляли – старательно и аккуратно, буквально сантиметр за сантиметром, края занавесок. Высушенный этим способом тюль оставался таким ровным, словно его только что купили… Занавески стирали обычно раз в год, перед Пасхой, сразу во всем доме. Двор наш, уставленный полотнищами узорного, в цветах и затейливом орнаменте тюля, становился в эти дни похож на выставку народного искусства.

Сейчас бабушкина занавеска, помолодевшая и похорошевшая, висела на окне и как бы участвовала в празднике.

… А за столом шел шумный и веселый спор.