Валерий Юабов - Эстер

Я долго мучился, но чувство ответственности оказалось сильнее. Как я мог бросить партнера и друга? Ну, на неделю-другую, когда приезжает доктор и мы с Юрой заняты только его делами… И то мне совестно, я вижу, как перегружен Давид…

В колледж я так и не поступил. Но твердо решил: буду заниматься сам. Буду не почитывать, как прежде, а основательно изучать Канон. Желание есть, значит, и время для этого найду!

…Просыпаюсь. За окнами спальни еще темно, но я, не глядя на часы, знаю, что сейчас – около четырех. Уже много месяцев я поднимался именно в это время. На тумбочке у моего изголовья в красноватом отблеске света электронных часов виднеется толстая книга. «Канон врачебной науки». Протягиваю руку, медленно провожу пальцами по шероховатой обложке. Это прикосновение помогает отогнать остатки дремоты. Осторожно, чтобы не разбудить Свету, поднимаюсь с кровати – и через полчаса, покончив с утренним туалетом, сижу с книгой в руках у центра звукозаписи. Где-то я вычитал, что материал лучше запоминается, когда его читаешь вслух, а потом снова прослушиваешь запись. Мне это очень помогало: утром я читаю Канон вслух, включив цифровые диски, а днем, когда еду куда-то в машине, включаю диск и снова слушаю текст. Ездить каждый день приходится немало, уж никак не меньше часа.

Дискотека моя составляла уже десятка два дисков. Я эти записи очень ценил, делал дубликаты: один – для Юрки, который тоже начал изучать Канон, второй – для хранения: а вдруг что случится с теми, которыми пользуемся? Вот «наговорю» так все шесть томов Канона – мечтал я – и люди, конечно, прослышат об этой записи, единственной в мире. Будут звонки, письма, просьбы прислать… Словом, как был я мечтателем, так им и остался.

…Усевшись на невысокий стульчик, включаю негромкую фортепианную музыку, беру микрофон и принимаюсь читать. «О действиях разновидностей воздуха. Горячий воздух растворяет и расслабляет. Если он умеренно горяч, то делает лицо красным и привлекает кровь наружу, а если теплота его чрезмерна, то цвет лица делается желтым, так как воздух растворяет привлекаемую наружу кровь. Горячий воздух увеличивает пот и уменьшает количество мочи; он ослабляет пищеварение и вызывает жажду…»

Как доступно! – радовался я. Даже названия глав вызывали интерес: «О том, как зарождаются соки», «О причинах закупорок и узости проходов», «О явлениях, обусловленных душевными движениями»… Строки и даже слова Ибн Сины звучали для меня, как поэзия, как музыка, их хотелось повторять снова и снова. Я восхищался переводчиками, которым удалось передать особенности языка Авиценны, сохранить стиль средневекового языка.

Ощущения эти, конечно, пришли не сразу, а после многомесячных занятий. Было и чувство гордости: я добился своего! Я проник в суть восточной медицины, понял основные ее законы. И пусть я не получил пока права применять свои знания, как Юрка – они для меня самого, как для человека, стали чем-то очень важным. Вероятно, всякие серьезные знания меняют что-то в человеческой личности. Добавляют к ней новые черты. Пробуждают интерес к окружающему, стремление узнавать еще что-то… Надеюсь, это произошло и со мной.

Одно бы сердце отстоять —

Уже есть смысл жить.

Из чьей-то жизни боль убрать —

Хотя бы облегчить —

Птенца, что выпал из гнезда,

Обратно положить —

Уже есть смысл жить.

Эмили Дикинсон

Я никогда не был ортодоксально верующим и не придерживаюсь большинства еврейских религиозных обычаев. Однако же есть у моего народа традиции, которые мне дороги. Перед наступлением субботы – по вечерам в пятницу – у евреев принято зажигать свечи в память об усопших. Вот уже двенадцать лет я делаю это в память о маме. И эта свечка, этот маленький дрожащий огонек зажигает в душе яркий огонь близости. Происходит что-то вроде свидания…

Двенадцать лет зажигал я свечу и шептал: «мама», чувствуя она рядом. Но в этот февральский вечер вслед за первой зажег я и еще одну свечу. Еще один дрожащий огонек вспыхнул – и я прошептал: «табиб… Мухитдин…»

Да, вторую свечу, соблюдая еврейский обычай, зажег я в память своего близкого друга Мухитдина Инамовича Умарова, – не еврея, а узбека, мусульманина.

В этой своей книге я много писал о Мухитдине, о том, как шесть лет он поддерживал в маме жизнь, боролся с ее смертельной болезнью. О моей бесконечной к нему благодарности. О том, как мы стали друзьями. И вот его не стало. И я зажигаю свечу в его память, а сам никак не могу поверить…