Андрей Дробот - Двенадцать месяцев восхождения

Один медведь повадился ездить на курорты, где пил минеральную воду, лежал в ваннах, наполненных минеральной водой, мазался грязями. Он до того исполнился заботой о своем здоровье, что следил за ним до самой смерти, после которой встретился на небесах со своим медвежьим богом.

– Ну как ты жил, дорогой медведь, отчитывайся передо мною, – сказал медвежий бог.

– Я внимательно следил за дарованной тобою жизнью, поддерживал свое тело в здравии, ездя по курортам, – сказал медведь и выпятил свою грудь с тем расчетом, чтобы на нее легче было повесить райскую медаль.

– А с чего ты взял, что мне нужно, чтобы ты заботился о своем здоровье? – удивленно спросил медвежий бог.

– Как так? – в свою очередь удивился медведь. – Как дороги для меня предметы утвари моей берложьей, и я хвалю тех, кто за ними следит, так я думал, что и жизнь, дарованная мне тобою, твое, по сути, имущество, важна для тебя.

– Жизнь, конечно, для меня важна, – согласился медвежий бог. – Но с чего ты, медведь, взял, что мне важно, чтобы ты за нею следил и употреблял свои силы на то, чтобы за нею следить, а не жить полноценно. Даже предметы твоей утвари важны для тебя не тем, что они в сохранности и блеске, а в том, чтобы ими пользоваться, чтобы эти предметы доставляли наслаждение своим применением.

– Приведите сюда медведя-балагура! – крикнул медвежий бог.

В божественную медвежью берлогу вошел медведь-балагур, придерживая на груди медвежью гармонь.

– Ну-ка сбацай чего-нибудь! – попросил медвежий бог.

Медведь-балагур сел на позолоченный пень и заиграл медвежью камаринскую. На морде медвежьего бога заиграла улыбка.

– Вот она жизнь! – сказал Бог. – И прожил медведь-балагур не меньше твоего, и никаких минеральных ванн он не принимал, и грязи на себя не накладывал, ну за исключением если в молодости по пьяному делу в болото не провалится. Всю жизнь он не уставал повторять: жизнь наша в руках нашего медвежьего Господа. И это действительно так. Вот смотри.

Медвежий бог взял в руки ножницы и показал медведю, любителю оздоровления, на множество нитей, спускавшихся с потолка божественной берлоги до самого пола, выложенного божественным мрамором.

– На нитях подвешены жизни медведей, обитающих на земле, и каждый день я обрезаю их множество. Если ты думаешь, что я смотрю, к кому каждая нить протянута, ты глубоко ошибаешься. Я обрезаю ближайшие нити, которые мешают мне ходить по берлоге, которые мешают спать, мешают смотреть в окно за вашей жизнью… Каждый день обрезаю, а назавтра моя берлога опять полна этих нитей.

В этот момент медведь-балагур закончил исполнять камаринскую, а медвежий бог обрезал очередную нить, и в райскую берлогу вошел медвежонок.

– Конечно, я этого не хотел, – извинился медвежий бог. – Просто так получается. Конечно, лечитесь, если вам это нравится, но это не главное, главное состоит в том, что нет никакого главного, кроме того, чтобы вам было интересно жить, и я не унывал.

Мораль этого повествования состоит в ответе медвежьего бога.

Об основании и поддержке таланта

На стене висела прекрасная картина, не помню, какому художнику она принадлежит, но очень известному, но что самое главное – любимому. Зрители не могли налюбоваться на чудесное сочетание красок, на изящество линий и великолепие сюжета. Они приходили к картине и чтобы наполнить свою душу прекрасным, и чтобы восхититься, и чтобы получить совет, который они всегда находили в картине…

Череда поклонников и поклонниц не прекращалась. Годы, столетия летели в постоянном восхищении этой картиной, и картина не переставала привлекать к себе внимание и одаривать, щедрость ее переходила все границы, поэтому зрители уходили одухотворенными и где-то в своей области деятельности отдавали подаренное этой картиной и достигали вершин.

Стена смотрела на происходящее с непониманием: как таким серым, темным созданием, каким она видела картину с тыла, может восхищаться зритель на протяжении многих лет?!

– Серость, какая серость исходит от тебя, картина, – причитала стена и корила картину, висевшую на ней. – Ты бы хоть на нормальную работу устроилась, повесила на себя что-нибудь. Твое везение – временное, кто-нибудь обязательно разглядит твою серость и темноту, а если не разглядит, то я напишу куда надо.

Картина огорчалась от докучливой и унизительной въедливости стены, все-таки стена не была ей чужой и выполняла свои обязанности по отношению к ней педантично и надежно. По сути, стена была близкой подругой. Однако картина не реагировала на упреки стены, а продолжала радовать зрителя. Стена же исполнила свое обещание. Она написала куда надо…