Юрий Иванов: Я ожидаю смерть

Затем руководители района направили меня для работы в деревне. Чтобы я лучше устроил жизнь простых деревенских людей. Чтобы я организовал колхоз, справедливый колхоз. Я так хотел устроить труд крестьян, чтобы этот труд стал приносить им радость, а не только зерно, мясо, молоко …

Я, кажется, этого достиг. Но знали ли Вы, гражданин следователь, с какими трудностями я столкнулся при организации колхоза. Ведь в деревне хорошо поработали комитеты бедноты. Наиболее хозяйственных, умеющих работать мужиков сослали в места не столь отдалённые, а их имущество разграбили. Так что мне пришлось покрутиться при организации колхоза. Появились продукты, и мне было предложено ими поделиться с районом…

Но я отказался бесплатно отпускать произведённые колхозом продукты питания для районного начальства, и этим навлёк на себя беды. Появилось много не довольных мною людей, как в районе, так и в моей деревне. Завистники и недоброжелатели сделали свою чёрную работу: меня сняли с должности председателя колхоза. И вот поэтому я стою перед Вами в качестве арестованного.

Я ни в чём не виноват. И Вы об этом знаете.

– Иванов, – прервал меня следователь, – я внимательно тебя выслушал. Но ты продолжаешь говорить всё то, о чём я тебя не спрашивал. Тебе не дорога твоя жизнь? Ты хочешь, чтобы твоя жена превратилась во вдову, а твои дети остались сиротами? Ты этого хочешь? Ты, Иванов, ничего не понял? И за что тебя арестовали, и почему ты оказался в камере вместе с уголовниками, и почему ты очутился в карцере? Так запомни, Иванов, заруби себе на носу и отметь в своих куриных мозгах, что пока ты не начнёшь говорить мне всю правду, и только правду, ты будешь находиться в этих условиях. И эти условия для тебя только цветочки. Но будут и ягодки. И вот тебе созрела первая ягодка.

Он вызвал двоих надзирателей, и те грубо выволокли меня из кабинета следователя. Они втолкнули меня в пустую комнату. Догадываться, зачем я оказался здесь, мне не пришлось. Я почувствовал сзади удар по ногам и затем резкую, невыносимую боль. Удар был неожиданный, но отработанный, испытанный не на одном арестованном.

Я тут же рухнул на пол, и на полу надзиратели начали бить меня ногами. Удары сыпались непрерывно, будто пулемётная очередь. Каждый удар приносил боль. Я закрыл, как мог, голову руками. Ведь голова – она важна, она командует всем телом. И если голова будет цела, то я как-то смогу погасить нестерпимую боль в остальных частях своего тела. Но постепенно голова затуманивалась больше и больше, и тело моё от связи с жизнью было отключено: я потерял сознание. Сколько меня били, как били, я не знал…

Очнулся я оттого, что на меня лилась вода, её было много, но лилась не долго. Сознание ко мне вернулось, но я продолжал лежать неподвижно. Моё тело словно получило команду: не шевелись. Пошевелишься – будут бить. Надзиратели во время битья звереют (правда, сравнивать их со зверями нельзя, у зверей этого нет), появляется нездоровый азарт, они ищут именно такие части тела, куда ещё не ударяли их ноги, чтобы удары попадали туда, где я не жду. Бьют профессионально.

Я вспомнил слова Николая Ивановича:

– Запомни, Алексей Иванович, и в средневековые времена и сейчас бьют, чтобы к моменту казни арестованный выглядел так, чтобы все видели, что в тюрьме не истязают, не пытают, не подвергают арестованных различным мукам.

– Николай Иванович, – я тогда возразил ему, – ведь если нас будут казнить не перед населением, не перед людьми, а тайно, тогда нас могут уродовать, как хотят. Никто не увидит следов пыток…

– Да, Алексей Иванович, ты прав, – сказал Николай Иванович. – Если нас не будут казнить всенародно, то наш вид уже никого интересовать не будет…

Эти мысли мелькнули в моей голове молнией.

Поэтому, очнувшись, я лежал не шевелясь. Лежал, как мёртвый. Но надзиратели были не новички, прошли школу ведения допросов, пыток и истязаний, поэтому свою работу делали со знанием дела.

Они поняли, что я очнулся, и что я жду новых ударов. Но опыт им также подсказал, что бить меня больше не следует. Ведь я могу уйти на тот свет раньше, и, конечно, им придётся отвечать за мою преждевременную смерть.

Надзиратели подняли меня с пола и потащили к следователю.

– Ну, Иванов, – сказал следователь, когда я оказался перед ним, – получил первую ягодку? Будешь говорить?

Я еле стоял на ногах, голова у меня кружилась, я готов был снова упасть на пол.

Следователь уловил этот момент и рукой показал надзирателю, чтобы тот принес мне табурет. И я плюхнулся на подставленный табурет, как падает на землю полный мешок зерна. Голова у меня непроизвольно опустилась на грудь.