Лариса Порхун - Женский клуб [калибрятина]

2

У Марины была универсальная внешность. И она весьма успешно использовала это замечательное качество. В том смысле, что легко меняла свой образ, в зависимости от обстоятельств. Нет, она не была наделена от природы очень яркими и выразительными чертами, как какая-нибудь южная амазонка. Но она запросто могла ею стать. В отличие, например, от той же горячей красотки в модном бикини, которая никогда не сможет быть даже отдаленно похожей на Марину, хоть она тресни. Она будет всегда одинаковой. Красивой, яркой, обольстительной, но… одной и той же. Со своими блестящими глазами, пышными волосами и силиконовой грудью. А Марина не такая, она всегда разная. Она может быть роковой красавицей, пожалуйста, сколько угодно. А может быть нежной и трогательной пастушкой с веснушками на носу. Если будет нужно, то Марина станет бизнес-леди. Я сама была не раз свидетельницей подобной метаморфозы. Причем дело не только в исключительном внешнем перевоплощении. Это была бы жалкая подделка и дешевка, на которую Марина никогда бы не пошла. Нет, она менялась кардинально. Она начинала двигаться, говорить и поступать соответственно с образом. Она погружалась и жила в нем. Думаю, она была прирожденной актрисой. Вне всякого сомнения. Плюс отличный вкус, чувство стиля и мозги. Редкое сочетание, практически уникальное.

Первое сильное чувство, которое Марина помнит из своего детства это презрение к матери. Марине иногда казалось, что она родилась с ним. Ей так знакомо это постепенно нарастающее глухое раздражение по поводу слов, действий и поступков матери. У Марины даже не получалось её ненавидеть. Для этого мать представлялась слишком жалкой и ничтожной. А ненависть сильное чувство. И очень энергозатратное. Мать его не заслуживала. Можно ненавидеть врага, но все же уважать за определенные качества его личности. Мать уважать было не за что. Так считала Марина, уже лет с девяти. Как это можно, не укладывалось у неё в голове, родить троих детей, неизвестно от кого, и остаться у разбитого корыта. Последний её гражданский муж, от которого мать родила Юльку, так ловко все обтяпал, что она и не заметила, как на шестом месяце беременности, с двумя детьми в придачу, оказалась в этой глухой дыре в покосившейся мазанке. Вдобавок, мать крепко закладывала, в подпитии становилась ужасно навязчивой, плаксивой и выглядела ещё глупее, чем обычно.

Второе сильное чувство, с которым Марина росла – отвращение ко всей их семейной обстановке в частности, и к бедности вообще. Оно сформировало вполне определенную цель, – как можно быстрее покинуть родительский дом. Эта цель помогала ей жить, и отчасти выжить. Когда она её осуществила в семнадцать лет, поступив в институт, тут же появилась другая, – сделать все, что только можно, чтобы её жизнь ни в малейшей степени не напоминала жизнь матери. Было немного жаль брата и сестренку, но что с этим могла поделать семнадцатилетняя Марина, которая сама жила в общежитии. Она пообещала себе, что непременно позаботится о них, как только встанет на ноги. И прежде, чем выйти за Сергея, она взяла с него слово, что он не будет ей препятствовать в этом. Даже если это будет неудобно, трудно и хлопотно. И Сергей обещал ей поддержку. И не только в этом, но во всем остальном и всегда. Он и не на такое бы пошел ради своей Марины. Конечно, он ведь любил её. Но, кроме того, он ещё был и просто очень хороший мужик, этот Сергей. Это было видно сразу. Открытый, честный, добрый и веселый. Его любили. Соседи, обращаясь за помощью, называли не иначе, как «Сереженька». Солдаты его роты обожали своего командира. Сослуживцы уважали и ценили. Серега был душой любой компании. А он, оставаясь все тем же простым, искренним и обаятельным рубахой-парнем, любил одну Марину. Любовь так озаряла его жизнь, что даже немного ослепляла. Он прекрасно видел далеко-далеко простирающийся, освещенный любовью свой жизненный путь вдвоём с Мариной, но не замечал иногда того, что находилось прямо рядом с ним. Можно сказать, под носом. Все же чрезмерная любовь, бывает, застит глаза. А он все смотрел и не мог насмотреться. Буквально забывал на ней свои глаза. И руки. Касаясь ее, задыхался от счастья. Он носил жену на руках, словно куклу. А когда родились их сыновья, – близнецы Славик и Владик, стал носить и их. Я отчетливо помню Сергея, с висящими на нем, в любое время года, хохочущими, дерущимися или засыпающими, что-то рассказывающими или борющимися за внимание отца, двумя его мальчишками.