Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

Здесь они молились. Причащали друг друга. Исповедовались. Под глубокой сенью бархатного неба с россыпью крупных звезд и звенящим серпом юной луны или в рассветном багрянце нового утра, стоя на коленях в старой повозке перед водруженным в ней крестом, – это ли не величественнейшая из литургий! Никогда прежде не испытывали они подобного счастья, такой отеческой близости к Господу. Слышали Его голос. Чувствовали биение Его сердца. Тепло Его рук. И медовую, нектарную какую-то благодать, что сладким маревом растеклась в душе. Даже солдаты, кажется, обоняли чудотворный аромат Божественной благодати. Глядели с нескрываемым интересом на молящихся. Улыбались без всяких причин. А улыбающийся непрестанно центурион попросил Киприана помолиться за его новорожденную дочь, которая, оказывается, прямо на глазах чахла от необъяснимой бо- лезни.

Феоктист так и вовсе рассказал арестантам, что уже и в римской армии христиан немало, они, мол, есть даже в лейб-гвардии императора, однако, опасаясь быть преданными суду за измену воинской присяге, покуда явственно об этом не заявляют. И исповедуют веру свою тайно. Тем более что времена-то стали совсем тяжкие. Не иначе примется за христиан императорская власть.

Слухи и разговоры об этом давно блуждали по империи. Император Диоклетиан совместно с цезарем и соправителем Галерием Максимианом [133] В 293 г. Диоклетиан счел, что двух императоров для борьбы с внешними врагами Рима недостаточно. Потому он утвердил тетрархию: наряду с Диоклетианом и Максимианом Геркулием, носившими сан Августа, империей правили еще два цезаря: Гай Галерий Максимиан и Констанций Хлор. вроде бы как раз по причине все возрастающего влияния новой веры на основы государственной власти и армии озадачились тем, чтобы веру эту искоренить. Правящий в Никомедии Галерий, согласно сложному династическому узору, не только исполнял обязанности цезаря Востока, но совмещал их с положением усыновленного отпрыска Диоклетиана и мужа его дочери Валерии. Вот именно он попал под влияние вифинского наместника Гиерокла, убежденного неоплатоника и борца с новой верой, известного не только публицистическим своим даром, выразившимся в двухтомном сочинении «Правдолюбивое слово. К христианам», но и изуверским характером, изобретающим все новые кары и муки для последователей Христа. На исходе прошлого года то ли по божественному волеизъявлению, то ли по договоренности со святейшими авгурами на торжественном жертвоприношении в присутствии императора и его цезаря предсказания на печени закланного быка попросту не прочлись. По обоюдному мнению предсказателей, произошло это из-за того, что кто-то из присутствующих перекрестился. То же самое произошло и в Милете, куда хворый Диоклетиан приехал к оракулу Аполлона. Странная ведь история. Никто и предположить не мог, что император так ревностно ввяжется в это дело. Внук раба, простой человек, понимающий не только чаяния народа, но и нужды империи. Объединивший ее в доминат. Да не придворными интригами, а на войне с многочисленными узурпаторами и завистливыми варварскими племенами, отгрызающими кусок за куском, территорию за территорией. Такого правителя давно ожидала распадающаяся империя, лелея воспоминания о прежнем величии и надежду на возрождение. Но, что самое удивительное, не токмо что дальнее окружение Диоклетиана симпатизировало христианам, но люди из ближнего круга. Его супруга Приска крестилась с именем Александры, крестилась и дочь Валерия, впоследствии ставшая женой его цезаря Галерия. Да и самый большой в Никомедии христианский храм по настоянию городских властей воздвигли прямо напротив императорского дворца. И вдруг – эти бессмысленные репрессии. Кровавые и беспощадные.

Еще до ареста оплакивали Киприан и Иустина и вся паства их мученическую кончину двадцати тысяч никомедийских христиан, собравшихся в храме на праздник Рождества. После того как глашатай императорский с амвона зачитал указ собравшимся выйти из храма и принести жертвы языческие, никто не вышел. И тогда храм подожгли. А пока подвозили к стенам бревна да бочки со смолой, епископ никомедийский Анфим, тот самый, что рукоположил в сан и самого Киприана, причащал и крестил оглашенных. Всех успел причастить. Все они и сгорели. Трупы обуглившиеся, кого опознали, родственники предали земле, остальных захоронили в общей могиле на городском кладбище. Храм порушили и, как оно обычно бывает, вывезли камни его за пределы города на постройку загородной резиденции одного из столичных чиновников, отвечавшего тут за нравственность.