Елена Попова: Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

- Ну что? – спросил Цыплаков, хорошо знавший свою жену.

- Виноградовы дачу продают…

- Видишь! – воскликнул Цыплаков. – А что Носик?

- Не знаю…

- Что тут знать? У Носика под подушкой состояние!

- Откуда ты знаешь? Они всегда жалуются.

- Лю-ди всегда жалуются. Так они тебе и скажут, сколько у них денег.

- Я говорю.

- Дурища, вот и говоришь. Умные люди скрывают.

Надо сказать, что в спорах с женой Цыплаков бывал мельче и зануднее, чем был на самом деле. Так, из вредности. Иногда они менялись местами. В любом случае, к вечеру его цель была достигнута – решено было срочно продавать квартиру. На этой срочности они много теряли, но перспектива увеличить капитал почти втрое, превращало это «много» в несущественную мелочь.

Дело с продажей квартиры было тут же запущено и набирало обороты, как к ним неожиданно пришел Тибайдуллин.

Тибайдуллин был в старой куртке с чужого плеча, перепачканной известью и каких-то жутких штанах, широких и одновременно коротких, заросшее лицо делало его совершенно неузнаваемым, узнаваемы были только глаза – круглые, удивленные, детские глаза Тибайдуллина. Цыплаковы давно его не видели и были, мягко скажем, потрясены. Цыплакова разжалобилась до слез, до истерики, и все подсовывала и подсовывала Тибайдуллину какую-то еду. Тибайдуллин же, сидя на краешке кухонного дивана и тушуясь, тихо и застенчиво все ел и ел, ел и ел, ел и ел, приводя Цыплакова в остолбенение, а Цыплакову в какой-то материнский, утробный восторг. Конечно, какие-то сплетни до Цыплаковых доходили, но, как водится, они и верили, и не верили…

Тибайдуллин был неразговорчив, погружен в себя, его круглые глаза, казалось, были подернуты какой-то пеленой и смотрели не на окружающих, а куда-то внутрь. И только прощаясь, отказавшись перед тем от старого костюма и осеннего пальто Цыплакова, Тибайдуллин сказал, чтобы они не доверяли Горовому, что он –страшный человек.

Он сказал это в прихожей, шопотом, близко придвинувшись к провожавшим его супругам: «Не верьте Горовому, он страшный человек…

- Конечно, «страшный», - сказала Цыплакова, закрыв за Тибайдуллиным дверь. – Жену отбил.

- Да, - сказал Цыплаков задумчиво. – Тут уж такой расклад. Кто выигрывает, а кто и проигрывает. Тибайдуллин проиграл.

- Бедный Тибайдуллин! – вздохнула Цыплакова.

Квартира матери Цыплаковой была практически продана, как вдруг возникли неожиданные затруднения – проживавшие в ней жильцы, молодая супружеская пара, ни за что не хотели съезжать, а потом вообще заявили, что жена ждет ребенка. Но тут уже Цыплакова была неумолима.

- Я два раза ждала ребенка, - сказала на сурово. – И кого я грузила? Да мне в транспорте места не уступали!

Цыплакова пришла на квартиру воскресным утром, побросала немногие вещички молодой пары в чемодан и дорожную сумку и… выставила за дверь.

Для ночлега Тибайдуллин облюбовал себе несколько мест. Лестничную площадку перед выходом на крышу высотного дома, подвал соседнего дома, с не запирающейся подвальной дверью, контейнер для мусора за гаражами и узкое пространство между двумя гаражами. Люди «улицы», с которыми он свел знакомство, звали его на городскую свалку, Но Тибайдуллин отказался. Свалка была за городом, а он не хотел уходить далеко от дома. Хотя это было и неразумно. Начались холода и по ночам он очень мерз. Однажды утром он проснулся в контейнере для мусора, за гаражом, с ощущением, что у него замерзло сердце. Казалось, оно холодное, как ледышка, и почти не бьется. Он просунул руку под куртку и свитер и долго отогревал собственное сердце своей же рукой. Прошло время, пока он не почувствовал, что сердце отогрелось и с ритмичным перестуком пустилось в путь. Тогда Тибайдуллин понял, что смерть гораздо ближе к нему, чем казалось раньше, и он может встретиться с ней, так и проиграв свою жизнь по всем пунктам и статьям. Он был не дерзкий и не гордый человек, более того, в нем дольше чем в ком-нибудь задержался простодушный и доверчивый ребенок, но уходить вот так, проигравшим, он все-таки не хотел.

После того, как у Тибайдуллина чуть не замерзло сердце, он пошел по квартирам ближайшего дома и стал просить старые газеты. Их ему охотно давали. Теперь, на ночь, он заворачивался в газеты, в несколько слоев, и только потом сверху надевал одежду. Особенно грели старые газеты с алыми, огненными лозунгами. Газеты последних лет почти не грели. Рано смеркалось, стояло самое темное время года, все внутри цепенело, как у впадающего в спячку животного, и Тибайдуллин, упрямо сопротивляясь этому оцепенению, все думал и думал, и искал выход. Именно тогда он зашел к Цыплаковым и к другим старым друзьям, но ни Цыплаковы, ни другие, не были к нему внимательны и не придали его посещению особого значения.