Елена Попова: Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

Шли дни, ни у Цыплаковых, ни у Вин6оградовых Горовой не появлялся. Как-то вечером, совсем поздно, жене Цыплакова позвонила жена Виноградова. Жена Цыплакова с удобством расположилась в ванной, чтобы без помех спокойно и обстоятельно поговорить, но разговор вышел совсем короткий. Жена Виноградова была подавлена и немногословна, сказала только, что шла в тот день по улице Максима Горького, великого пролетарского писателя, автора когда-то нашумевшего романа о женщине-матери и стихотворения, написанного белым стихом, о бесстрашной, но прямолинейной и, честно говоря, не очень-то умной морской птичке. Стихотворение это они все когда-то, будучи школьниками, почему-то учили наизусть. Для жены Виноградова это было особенно сложно, память была плохая, так что даже улицу Максима Горького она с тех пор не любила. Короче, шла-шла по нелюбимой улице и прямо носом уткнулась в вывеску «Горовой Банк».

- Прямо так и написано? – переспросила Цыплакова.

- Я не слепая.

- Он нам деньги должен, - сказала Цыплакова после затянувшейся, вдумчивой паузы.

У Виноградовых Горовой ничего не одалживал, поэтому по сравнению с женой Виноградова у жены Цыплакова была более выгодная позиция, в смысле, - больше повода для недовольства, но холодная, ревнивая тоска сжимала их сердца совершенно одинаково.

- У Горового… банк на улице Горького, - сказала жена Цыплакова, возвращаясь в спальню.

- Я знаю, - сказал Цыплаков.

- Что? – закричала Цыплакова. – Ты знаешь и мне ни слова?

- А что говорить… - пробормотал Цыплаков.

- Он такой… продвинутый?

- Мало ли продвинутых…

- Но не среди близких друзей!

- Какие мы близкие?

- Близкие! Он у нас жил!

- Несколько дней…

- Неделю!

- Сто лет назад.

- Свои вонючие носки разбрасывал!

- Дались тебе эти носки…

- Он нам деньги должен!

- Сумасшедшая.

- А ты просто дурак. Ей-Богу, дурак!

На этом разговор между супругами закончился. Цыплаков заснул сразу, жена Цыплакова не спала, только возмущенно шевелила губами, разговаривая сама с собой, как немая.

На другое утро, отправив членов семьи по разным делам и в разные стороны, Цыплакова занялась своим туалетом. Она приняла ванну, сделала две маски – одну очищающую, вторую питательную и самым тщательнейшим образом наложила макияж. Потом оделась, выбрав из своего не такого уж скудного гардероба вещи, которые не теряя элегантности в то же время бросались в глаза. А именно – синюю куртку, белые брюки и белые короткие сапоги. Дополняла все это большая красная сумка. Она последний раз посмотрела на себя и осталась довольна. Напоминала теперь Цыплакова французский национальный флаг, трудно не заметить.

Уже часов в двенадцать она пешком шла по улице Максима Горького, от самого ее начала. Пройдя основательную часть пути до угла, где в улицу Максима Горького вливается другая улица, Цыплакова действительно увидела громадную рекламу и действительно на ней было написано «Горовой Банк». Вот там-то она и стала прогуливаться, неторопливо, вроде бы рассеянно, но зорко глядя по сторонам. Как бы кого-то поджидая… Невысокого, энергичного, целеустремленного мужчину она увидела еще издали и, пока он приближался, не упускала из вида. С иголочки одетый, даже фронтоватый и в то же время абсолютно деловой, он поравнялся с ней и тогда Цыплакова негромко, радостно, удивленно вскрикнула и бросилась ему навстречу:

- Валерка!

Мужчина отпрянул в сторону и сказал: «Простите?»

Как всякому крупному телу, телу Цыплаковой была свойственна большая инерционность, поэтому она еще долго мяла этого незнакомого, несчастного мужчину в своих объятьях, хотя уже и понимала, что обнимает не того. Наконец, Цыплакова ослабила хватку, мужчина потихоньку освободился и, пробормотав какие-то невразумительные извинения, быстро исчез в соседнем переулке. Настоящий же, истинный Горовой, в кроссовках и скромной летней курточке чуть не проскочил мимо. И проскочил бы, если бы сам ее не узнал, не окликнул, резко замедлив шаг и останавливаясь.

- Наташа?! – окликнул Горовой.

Весь пыл Цыплаковой был уже потрачен на совершенно постороннего человека, к тому же выглядел Горовой так непрезентабельно, что ее лицо вместо того чтобы расцвести от радости, скорее недоуменно вытянулось, а в глазах даже промелькнуло что-то похожее на обиду. Между тем, Горовой даже попытался ее обнять. Его рука уткнулась в огромную, жесткую, красную сумку и, за неимением лучшего, он по ней легонько похлопал.