Елена Попова - Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

- Вот именно. В двадцать первом веке и пришло время дуэлей.

- Костя, ты будешь с ним драться? – бросился Цыплаков к Тибайдуллину.

- Д-а-а! – рявкнул Тибайдуллин.

- Для паники нет повода, - заметил Горовой. – Он взрослый человек. Или его кто-то насилует в подъезде?

- Д-а-а! – ревел Тибайдуллин.

Цыплаков растерянно оглянулся на Носика – по лицу того пробежала мимолетная, но какая-то уж очень нехорошая улыбка.

- Остается выбрать оружие, - сказал Горовой. – Шпаги, сабли, пистолеты… Первые два, думаю, исключаются. Тибайдуллин их в руках не держал, а я кандидат в мастера. Предлагаю пистолеты. При чем такие, к каким он привык с детства.

Горовой нажал кнопку мобильного телефона и скоро откуда-то из-за спины появился молодой мужчина, шофер, который и привез сюда Цыплкова, и протянул большой кожаный футляр. Горовой поднял крышку – там лежали два совершенно одинаковых пистолета, два маузера военного образца… Рукоятка одного из них была потерта и на ней заметно пролегли несколько глубоких царапин. Именно за ним Тибайдуллин и отправился в свою зимнюю берлогу этой ночью. Именно его выбрал, когда предложили выбирать, именно он выскользнул из одервеневших от холода рук, а кто-то чужой, ловкий подхватил и вложил в его руки опять этот грозный, обжигающе-ледяной предмет…

Яростная решимость Тибайдуллина вмиг куда-то исчезла, а на ее месте образовалась пустота, и он стоял с этой пустотой внутри, как полый орех и не чувствовал ничего, кроме знобящего утреннего холода. Сначала стоял, потом шел, потому что его куда-то вели, придерживая под руку и направляя – слепого, немого и полого…

- Тридцать шагов… - сказал кто-то, близко, над ухом. Но кто?

- Тридцать шагов, - лязгнул голос Носика.

- Убийство… - прохрипел голос Цыплакова.

- Убийство! – пронеслось в голове Тибайдуллина. – Меня убивают! – ноги его мелко-мелко дрожали.

- По сигналу, сходитесь, - опять сказал кто-то…

Тибайдуллин стрелял из этого пистолета в детстве, на свой день рождения. Летом. На даче. Хотел выстрелить в ворону, но отец сказал, что в ворону нельзя, потому что она – живая. Он стрелял по шишкам ровно семь раз, ему исполнилось тогда семь лет.

- Стреляй, ты что! – гаркнули над ухом.

- Стре-ляй! – визгливо кричал необыкновенно возбудившийся Носик. – Стре-ляй!

- А! –сказал Тибайдуллин и выстрелил.

Тибайдуллин выстрелил, получилось куда-то в бок, пуля ударила в ствол дерева, а потом отрекошетила в неизвестном направлении. Послушался громкий, издевательский смех Горового и тут же что-то просвистело у Тибайдуллина над головой, сбило шапку, резануло по волосам…

- Убили! – успел подумать Тибайдуллин и упал замертво. – Меня убили…

Цыплаков сидел на заднем сидении, тупо уставившись в спину шофера. Носик уехал вместе с Горовым. И слава Богу! Если бы он сидел сейчас рядом, Цыплаков его бы просто задушил. С острым наслаждением, раздавил, как скрипучее, членистоногое насекомое, с душой ядовитой гусеницы, из которой никогда не получаются бабочки, а если и получаются, то это уже не бабочки, а черт те что. Цыплаков так явственно себе это представил, - и насекомое, и гусеницу, и бабочку, и скрип ломающихся надкрылий, что даже крякнул. Настроение у него было… да хуже не бывает!

Конечно, он видел, что пуля только сбила с Тибайдуллина шапку, что тот упал в обморок от страха, что откуда-то из глубины парка к нему бежит, крича и размахивая руками, какой-то человек. Но ведь и он, Цыплаков, тоже рванулся побежать – поднять, успокоить… но не сделал этого, потому что поймал вполне определенный, повелительный взгляд Горового и подчинился этому взгляду, полностью расписавшись в своей зависимости. Цыплакову, крупному, большому мужику, когда-то даже имевшему разряд по вольной борьбе, это было тяжело…

Утро уже раскаталось. Цыплакова заканчивала завтрак, старательно выедая яйцо из пластмассового яичника в форме цыпленка.

- Ну? – сказала Цыплакова, вопросительно округлив глаза.

Цыплаков посмотрел на нее гневно, так что она не продолжила, спросила только:

- Яичницу сделать?

Цыплаков мотнул головой – типа, нет.

- А яйцо?

Пластмассовый цыпленок с выеденным нутром вдруг показался Цыплакову совершенно ужасным, диким зрелищем.

- Купи другие! Неужели непонятно? – заорал он каким-то дурным бабьим голосом и смахнул цыпленка со стола.

- Тише, тише, тише… - зашипела Цыплакова, подбирая с пола цыпленка и осколки яичной скорлупы. – Тише…

И тут прозвенел звонок в дверь. Оба почему-то вздрогнули.