Елена Попова - Песня блистающей химеры

Что бы ни говорили о Рерихе, а ведь он был просто по-своему фанатично верен своей первой любви. Возрождая ее опять и опять в разных образах.

Это было уже забытое мифическое время (годы, десятилетия, век), полное неразберихи, хаоса и надежд, время, когда Рерих пытался наладить производ­ство куриного мяса, и многие другие лихорадочно искали свой Клондайк, не довольствуясь, как химик Егоров, грибной подливкой к постным макаронам.

— Пузыри! — говорил о таких Тит. — Выскочат на поверхность и лопнут.

Однако лопнули не все. Кто-то прорвался. Одного Маша когда-то знала хорошо, и когда встречала потом через много лет в полном блеске его финансового могущества, очень хорошо помнила тот момент, когда все у него началось...

История колбасного короля

Было серенькое постсоветское утро. Воскресенье, поэтому муж несколь­ко заспался, конец зимы, оттепель. И первое, что сказал «заспавшийся» муж, человек, который редко вообще-то интересовался чужими делами, сказал как- то задумчиво и даже заинтересованно:

— Как там баран у Панкова?

Панков был не близкого их круга, но хорошо знакомый человек. Гово­рили, что он купил целого барана, который целиком не влез в холодильник, и большую половину его Панков в замороженном виде держал на балконе.

— Что он со своим бараном делать-то будет?

— Съест.

— Не съест.

— А семья?

— И семья не съест.

— Друзьям подарит.

— Панков?

— Тогда продаст.

— Друзьям?

Маша представила себе Панкова — высокого, длинного, в отглаженном сером костюме, с постно-улыбчивым выражением лица (он был председате­лем профкома) продающего мясо на базаре... И засмеялась.

— Ты чему смеешься?

— А так, — отмахнулась Маша. — Нам-то что!

Но всем почему-то было «что», и барана Панкова обсуждали.

Первым, чем встретила Машу подруга Арефьева, к которой она забежала по-соседски выпить кофе, было:

— У Панкова-то баран на балконе задумывается...

— Нам-то что!

— Не скажи, я баранину люблю...

Если для Маши Панков был человеком дальнего круга, то для Арефьевой, как оказалось, более близкого. Она хорошо знала его жену. В присутствии Маши Арефьева, наверное, почувствовала уверенность в себе и тут же набра­ла телефон. Она весело болтала с Катей, женой Панкова, о том о сем, а потом осторожно как-то подползла непосредственно к барану. Пообсуждали блюда из баранины. Наконец Арефьева выдавила из себя собственно цель этого звонка:

— Может, немного продашь?

Последовал неуверенный ответ, который слышала даже Маша:

— Немного могу...

— А могла бы и подарить! — сказала Арефьева в сердцах, повесив труб­ку. — Сколько они у меня просиживали в прошлом году, когда под Панковым кресло тряслось, и ничего. Я с ними не считалась.

Посидели молча. Но от мысли о баранине Арефьева, видимо, не могла избавиться, да и не хотела, так как была человеком упрямым и своевольным, что запало в голову — вперед! Она вытащила из чулана большую клеенчатую сумку и достала кошелек:

— Ладно, — сказала смиренно. — Все равно это будет дешевле, чем на рынке.

Панковы жили недалеко, но улицы развезло, и у Маши опять стали про­текать ее зимние замшевые сапоги.

— Ладно, не разувайтесь, вы же только на кухню... — сказала жена Пан­кова, высокая худощавая женщина в застиранном халате и растрепанными по поводу воскресенья волосами, чуть испорченными химией.

На кухонном столе громоздились куски мяса в оберточной бумаге.

— Сколько? — выдавила из себя Арефьева все-таки с некоторой не­ловкостью.

— Костя! — громко позвала Катя Панкова. — За сколько отдавать?

На пороге показался Панков в деловом своем пиджаке, наброшенном на бумазейную рубашку, и домашних мятых брюках, но на кухню не вошел, а как бы только мелькнул, только показался:

— Привет, девочки! Четыре семьдесят, наверно...

— Костя! — опять громко позвала Катя Панкова. — А на рынке сколько?

— На рынке уже пять, — откуда-то из соседней комнаты отозвался Панков.

— Так ведь... — растерялась Арефьева, — оно лежало уже...

— Оттепель-то пока одна ночь, даже не разморозилось.

— Когда вы покупали, оно дешевле было, — все еще сопротивлялась Арефьева.

Лицо у Кати Панковой было глухим и непроницаемым.

— Так Костя сказал.

Короче, взяли по кусочку. В большой клеенчатой сумке они перестукива­лись довольно сиротливо.

На лестнице, а потом уже выходя из подъезда, они встретили общих знакомых.

— За барашком топают, — заметила Арефьева и добавила скорее груст­но: — Сколько они у меня отбивных-то сожрали, они мне три кексика, а я им — отбивные...