Елена Попова - Песня блистающей химеры

Тит отвел ей целую колонку, которую так и назвал «Жители нашего города».

Между тем время менялось. Вернее, как сказал один человек, и Маша с ним согласилась, время-то неподвижно, и только мир движется сквозь него — люди, города, страны, звезды и планеты, повинуясь некой изначаль­ной таинственной силе, запустившей все это движение. А люди поделили это движение в непонятном для них неподвижном пространстве времени на понятные для них вехи — часы, секунды и тысячелетия.

И вот движение ускорилось. Распадались страны, союзы, организации, а на их месте появлялись новые страны, новые союзы, новые организации. Исчезали продукты, вводились карточки, менялись деньги, появлялись про­дукты, отменялись карточки, а обесцененные деньги, потеряв себя, превра­щались в бумагу. Если раньше людям хотя бы казалось, что о них заботятся, то теперь они понимали все больше и больше, как они одиноки в своем блуж­дании в хаосе обстоятельств, и каждый как мог искал для себя свое убежище и свой кусок хлеба. А возвышенные мелодии в их душах сменялись незатей­ливыми песенками — в который раз, — жизнь превыше всего.

Рубрику «Жители нашего города» Тит отменил. Но рубрика эта как бы оставалась у Маши в душе, и она по привычке всматривалась в окружающих.

Последним был очерк об одном химике.

Это был маленький, заядлый человек с сухим лицом. Они бродили по берегу водохранилища, и глядя на мутное, застоявшееся водное простран­ство, окутанное сереньким днем, он и заговорил, что и время такое — непод­вижное. И если что и движется, то это они с Машей, а за ними и весь мир. Он засыпал Машу формулами, в которых Маша ничего не понимала, и обсто­ятельно и пылко рассказывал о какой-то статье, которая должна была выйти или уже вышла в каком-то зарубежном журнале. Надо двигаться, надо дви­гаться, — говорил он поминутно, подбадривая самого себя.

Вдруг Маша заметила, что он как бы между прочим выискивает что-то в вытоптанной траве. Маша присмотрелась — это были крошечные грибы, чем-то похожие на обыкновенные поганки. Он собирал их в носовой платок.

— Вам они зачем? — спросила Маша.

— О, — сказал он с как-то сразу посветлевшим лицом. — Из них такая подливка! К чему хотите, каше или макаронам.

Маше захотелось есть. Хорошо бы яичницу с помидорами, но ни того, ни другого в магазине, конечно, не будет. По дороге домой она купила пель­мени. Переперченные и склизкие. Время было такое или просто на пути сквозь время они встретили такие обстоятельства. Материал она написала, но он почему-то уже не пошел, и все равно было ощущение какой-то нелов­кости, потому что написать ей хотелось именно об этих крошечных грибах, которые химик, чья статья была издана или должна была быть издана где-то за рубежом и которому в институте уже три месяца не платили зарплату, употреблял в пищу.

Несколько лет Маша с Рерихом не общалась. После того, как он вернулся с Севера, при встрече с ней он отводил глаза и нарочито надменно отвора­чивался, ведь именно из-за Маши, из-за того, что она так доверчиво и глупо рассказала о нем Коржанцу, и сорвалась его северная эпопея. Может, она сорвалась бы и так, сама по себе, из-за его неуживчивого характера, но так получилось, что виновата была именно Маша. Коржанец был там его врагом, и разборки у них были свои, но одним из решающих моментов было то, что на товарищеском суде, а ведь разборки их дошли до товарищеского суда, Коржанец обвинил его в безнравственной личной жизни. Конечно, и тогда Рерих мог остаться, но Таня Седова, оскорбленная, поссорилась с ним и уехала, и через какое-то время он уехал тоже.

Но Рерих был незлопамятен, а может, уже существовал как-то иначе, только однажды он сам, первый, окликнул Машу на улице. И окликнул скорее дружелюбно. Более того, он затащил ее в ближайшее кафе и сам принес кофе.

— Тебе с сахаром?

— Конечно.

— На этот раз обойдешься. На сахар у меня денег нет.

Маша покладисто стала пить кофе без сахара.

— Вообще, все не так плохо, — сказал Рерих, усаживаясь напротив. — Мне самому ничего не надо. Я могу есть одной яйцо в день, ну два. Планов, как поправить дела, хватает, но это не сразу. Потом, я пишу роман.

— Роман? — удивилась Маша.

— Ты в меня не веришь?

— Ну почему именно роман? А не рассказ или небольшое стихотворение?

— Каждый мужчина, — сказал Рерих с непонятным ожесточением, не отреагировав на шутку, — должен родить ребенка, посадить дерево, постро­ить дом и написать роман. Сына я родил. (У Рериха был сын от первого брака.) Деревьев насажал кучу ко всем праздникам еще в пионерах, дома строил в Солнечном и еще построю. И роман напишу. Спою у первобыт­ного костра.