Максим Привезенцев - Дихроя. Дневники тибетских странствий [litres самиздат]

«Или, точнее, вопрос веры».

Вероятно, сразу после этого предположения я уснул, поскольку утром, записывая вечернее «мыслеблудие» в дневник, я не смог вспомнить ничего больше.

•••

Сентябрь 1930 года

Больница Агинского дацана. Последняя встреча с Ампилом. Пропавшая голова

В коридорах больницы Агинского дацана, что в пяти километрах от села Урдо-Ага, царила тишина. Гомбожаб Цыбиков лежал в отдельной палате и равнодушно смотрел в окно, за которым ярко светило солнце. Была середина сентября, и природа баловала бурят последними теплыми днями.

«По крайней мере в прошлом году к октябрю уже были ливни… и в позапрошлом».

Цыбиков закашлялся и спешно закрыл рот платком. Когда приступ закончился, Гомбожаб посмотрел на красное пятнышко, которое расползалось по белой с желтизной ткани.

«И зачем было тащиться в эту больницу? Если уж народные методы не помогли, какой прок от пилюль?»

Сейчас, на закате жизни, Цыбиков чувствовал себя особенно одиноко, хотя последние годы и так жил затворником, посвящая себя написанию атеистических трудов. Правда, по просьбе все тех же родных, построил возле хижины своей небольшой субурган – не из искренней веры, а скорее, отдавая дань своему прошлому.

В существовании высших сил Гомбожаб разочаровался давным-давно.

Его возвращение из Тибета произвело настоящий фурор. Санкт-Петербургская академия наук и Российское географическое общество были настолько впечатлены результатами, что Цыбикову моментально предложили должность преподавателя Восточного института вкупе с просторным кабинетом. Инициатор же экспедиции, профессор Савельев, загорелся идеей издать путевые заметки Гомбожаба в виде книги, а из фотографий, сделанных в Тибете, составить полноценный альбом в дорогом переплете.

– Правда, конечно, нельзя будет сказать обо всем, – сразу предупредил Цыбикова Федор Павлович. – Все, что касается нищеты, телесных наказаний и прочего негатива, нам следует сгладить, дабы не портить дружбу между двумя нашими народами, тибетским и русским.

Гомбожаб не возражал. Строго говоря, ему было плевать, как в итоге поступят с его заметками цензоры. Главное, что привез с собой Цыбиков, – это впечатления, это благословение от Далай-ламы и мешочек дихрои, чудесным образом проясняющей ум и позволяющей путешественнику вести диалог с голосом, поселившимся в его голове.

Когда содержимое мешочка стало подходить к концу, Цыбиков снабдил деньгами одного из соотечественников, который отправлялся в паломничество в Тибет. Тот добросовестно посетил монастырь Сэра, но не нашел там никакого Ампила и вернулся ни с чем. Весть немало расстроила Гомбожаба, и он стал еще экономнее тратить чудесный цветочный отвар. Хватило на полгода.

Примерно тогда же голос перестал навещать его.

«До сих пор ума не приложу, как все это связано», – подумал Гомбожаб, продолжая глядеть в больничное окно.

В 1905 году по велению государя Савельев и Цыбиков в составе дипломатической миссии отправились в столицу Монголии, Ургу, где прятался от английских солдат Далай-лама XIII. Ситуация была сложная – британские войска под командованием полковника Янгхазбенда оккупировали Тибет, Китай молчал, и Николай II решил воспользоваться удобным моментом и присовокупить Страну снежных гор к Российской империи. Цыбикову в переговорах отводилась роль переводчика, которую он исполнял с великой неохотой. Но отказать царю, разумеется, было совершенно невозможно, и Гомбожаб это прекрасно понимал.

Новая встреча с Тринадцатым Перерожденцем прошла в напряженной обстановке, а сам Далай-лама все никак не мог определиться, как себя вести с русскими дипломатами, – прося помощи, духовный лидер Тибета казался заискивающим, но едва речь зашла о присоединении к России, с гордостью заявил, что у его страны свой собственный путь. Стоит ли говорить, что переговоры завершились ничем.

По возвращении из Урги Цыбиков понял, что столичная жизнь его тяготит. Вдобавок Гомбожаб изрядно соскучился по родным краям. После многих долгих разговоров с руководством востоковед получил расчет и отправился в родное село Агинское, чтобы преподавать в тамошней школе. К этому моменту ореол славы Цыбикова уже значительно померк: провожать его на вокзал отправился все тот же Савельев, старый друг и вдохновитель.

– Право, не стоило, Федор Павлович, – сказал Гомбожаб, когда поезд путешественника уже, пыхтя, замер на перроне.

– Конечно же, стоило, – с улыбкой ответил профессор. – Они все там уже позабыли, что ты сделал, но я – не забыл. Для меня честь – дружить с человеком столь редкой отваги, Гомбожаб.