Максим Привезенцев - Дихроя. Дневники тибетских странствий [litres самиздат]

– Ты что же, тоже поселился тут? – удивился Цыбиков.

– Да нет, я у знакомого ламы остановился, но это в пяти домах отсюда, так что мы опять почти соседи.

«Какая радость, словами не описать», – подумал Гомбожаб, но вслух сказал:

– Отлично.

– Тоже так думаю, – хмыкнул Даший. – Ладно, отдыхай, и я тоже пойду… Если что, найдешь меня в пяти домах от своего в сторону центра.

– Хорошо, я запомню, – пообещал Цыбиков.

Даший снова улыбнулся и вышел из комнаты.

Дождавшись, пока шаги приятеля стихнут, Гомбожаб открыл священную книгу на нужной странице и взялся за карандаш.

«3 августа. Мы наконец-то достигли города,

куда я стремился последние девять месяцев…»

Чтобы не путаться в записях, Цыбиков условно поделил книгу на две части: официальная велась с первой страницы к последней, неофициальная – с последней к первой. Отобразив в подробностях события минувшего дня, Гомбожаб хотел заняться личным дневником, но карандаш на первом же слове сломался. Скрипнув зубами, Цыбиков отложил книгу и покосился в сторону дорожных сумок, кучей сваленных в углу: час был поздний, а потому разбирать вещи востоковед решил уже завтра, проснувшись.

«Проще, наверное, нож у Цэрин одолжить, чем свой искать», – подумал Цыбиков, поднимаясь с лежака.

Однако внизу хозяйки не оказалось. Решив, что из-за ножа беспокоить ее в столь поздний час не стоит, Гомбожаб собрался вернуться к себе, когда его окликнул приятный женский голос:

– Вы что-то хотели?

Цыбиков оглянулся и замер, увидев, с кем говорит: у приоткрытой двери в одну из комнат, держась за ручку тонкими бледными пальцами, стояла юная девушка с черными как смоль волосами. Она была немногим младше самого востоковеда; зеленые глаза незнакомки смотрели так же пристально, как глаза Цэрин.

«Сестра? Да нет, слишком молода…»

Будто прочтя его мысли, девушка сказала:

– Я дочь Цэрин, Тинджол. А вы…

– Цыбиков. Гомбожаб. Я из… России… бурят… паломник… у святынь Тибета, – сбивчиво ответил востоковед.

Слова давались Цыбикову с неожиданным трудом. Взгляды Цэрин и Тинджол были похожи, да, но не одинаковы. Если мать смотрела на молодого востоковеда с высоты возраста, изучая, скорее, по привычке, чем из реального интереса, то дочь…

«Кажется, я ей понравился», – вдруг подумал Гомбожаб.

– Вы что-то хотели? – спросила Тинджол, подходя ближе.

От нее пахло пряностями – видимо, девушка хлопотала на кухне и, услышав шаги, вышла взглянуть, кто пожаловал.

– Да… я… нож… – пробормотал Цыбиков.

Тинджол выгнула тонкую черную бровь, и Гомбожаб, не придумав ничего лучше, протянул ей карандаш:

– Вот…

– А, вам заточить, – поняла девушка.

Она облегченно улыбнулась, и Цыбиков улыбнулся тоже.

– Сейчас… – бросила Тинджол и скрылась за дверью, возле которой стояла.

Ее не было буквально полминуты, но Цыбикову показалось, что прошла целая вечность.

– Вот, – сказала девушка, снова появляясь в коридоре.

Она вручила Гомбожабу крохотный ножик, и востоковед с благодарностью принял его.

– Если позволите, я верну его утром, хорошо? – сказал он.

Тинджол кивнула, и Цыбиков пошел к себе наверх. Когда он уже поднимался по лестнице, девушка сказала:

– Доброй ночи, Гомбожаб.

Востоковед остановился и, повернувшись, мягко произнес:

– Доброй ночи, Тинджол.

Их взгляды снова встретились, и девушка, улыбнувшись, ушла обратно в кухню. Проводив ее взглядом, Цыбиков поднялся в комнату и, заточив карандаш, занялся дневником. Нашлось в нем место и для Тинджол.

«Встретился с дочерью хозяйки. Трудно описать словами, что почувствовал. Как сказал бы писатель – «между ними проскочила искра»… хотя, может, я просто слишком давно не встречал красивых женщин?..»

Утро началось с того, что к гостинице начали стекаться покупатели, желавшие купить у паломников верблюдов и лошаков, ставших теперь ненужными. Цыбикову свезло продать своего непокорного горбатого «скакуна» довольно быстро, и, хоть друзьями их назвать не повернулся бы язык, на душе у Гомбожаба было горько.

– Позаботьтесь о нем, – сказал востоковед новому хозяину своего верблюда. – Он, конечно, с характером, но преданный.

Покупатель кивнул и увел верблюда, а Цыбиков, проводив их взором, пошел за своим молитвенным барабаном.

Разобравшись с горбатым «скакуном», востоковед вернулся на перевал Го-ла, дабы запечатлеть на снимке всю Лхасу. По счастью, никто не отвлекал Гомбожаба, и он мог действовать не спеша, что увеличивало шансы на удачный кадр. Затем Цыбиков вернулся в город и приступил к изучению его достопримечательностей.