Дарья Истомина - Леди мэр

— Я тогда из казино его каждый вечер выковыривал, Лизавета, — признавался начохраны мне. — Таскало его по всей Москве. По саунам с блядюшками… На собачьи бои… Но я всегда старался, чтобы хотя бы спал он дома. Ты только представь себе — каждое утро одно и то же… одно и то же…

А мне и представлять не надо…

Вот оно — их утро!

В захламленной кухне, с горой немытой посуды в раковине, за столом в домашнем халате сидит похмельный Туманский. Чичерюкин рассматривает составленные на буфете роскошные игрушки Гришки, коробочку с покемонами тоже. Туманский наливает газировки из сифона и жадно пьет.

— Трубы горят, Сеня?

— Болею, не видишь? Острое респираторное… Как там на фирме?

— Вспомнил наконец… Катится… И без тебя…

— «Катится, катится, голубой вагон…» Гришка пел. А куда он катится? Как там дальше?

— Не знаю. Ну и срач тут у тебя, Семен. Тетку бы какую позвал… Прибраться…

— Да я тут не люблю бывать. Не ждут-с меня больше тут. Некому-с.

Чичерюкин, конечно, засучивает рукава и начинает мыть посуду. Служивый же, армейская школа, он никакого бардака не переносит. И ничего не стыдится, даже блевотину за Сим-Симом подтирать.

— Может, хватит керосинить, Сеня. Да и накладно. Сколько ты уже на ипподроме просадил? А в казино? Сколько тебе Нинка, светлая ей память, говорила: «Не играй!»

— Да какая это игра? — с презрением фыркает тот. — Вшивость одна, а не казино. Вот в Монте-Карло бы… Или в Куала-Лумпур! А еще лучше в Лас-Вегас… Слушай, а давай-ка я арендую какой-нибудь «боинг» — и туда!

— Может, покуда без «боингов» обойдемся? Куда-нибудь поближе дунем. Проветрю я тебя. А что? Тачка моя внизу. Может, махнем на пару? Вот так вот, прямо сейчас…

— Ты опять за свое?

— Да не к ней, не к ней. К Гришке! Он же игрушек тут понаоставлял… На весь «Детский мир» хватит. Покемоны эти дурацкие. Прихватим и так, знаешь, без шухера… Скромненько… Ты да я… Да мы с тобой… Тут езды-то…

Туманский бледнеет. Он всегда становится белым, когда заводится:

— Эт-та чтобы Туманский Семен к… какой-то… на коленках пополз? Да их таких на дюжину двенадцать! Вон… кубометрами ждут! Шпалерами строятся! Только свистни!

— Что-то ты не больно-то свистишь. Тарелки вымыть некому.

— Отойду! Все будет о’кей! Вот была она — и не будет! Это тебе не Нина! Это ту Туманскую никто забыть не может. А эта? Да кто она такая? Кого я подобрал? Какая-то полудеревенская полууголовная полудурочка! Ты хоть понимаешь, из какого дерьма я такую конфетку слепил?!

Чич качает головой:

— Из дерьма конфетки не лепят, Сеня. Ну что, едем?

Туманский поднимается в рост, потому как, когда он вспоминает, кто на этом свете хозяин всему, ему обязательно надо водрузить себя повыше, как на Мавзолей:

— Много себе позволять стали, Кузьма Михайлович. Свободен!

— Я-то свободен! А ты?

К обеду они, конечно, мирятся. И Сим-Сим клянется Кузьме, что с этого вечера он начинает абсолютно новую и чистую жизнь.

А вечером опять втихую смывается от Чичерюкина…

Иногда я думаю о том, что, если бы у Сим-Сима хватило ума и совести и он бы и впрямь в те идиотские дни приехал бы покаянно и смиренно за нами с Гришкой в Сомов, я бы сдалась…

Может быть…

А может быть, и нет…

Что теперь талдычить?

Когда этого не случилось…

Прошляпил он меня.

Просвистел.

Профукал.

И может быть, даже не в дни, а в какие-то решающие часы и минуты.

Потому как, как у каждой женщины, у меня случались почти мгновенные вспышки непредсказуемости. Когда мозги, расчеты и решения не имеют никакого значения.

Ибо сказано — неведом и невидим путь орла в небе, змеи на скале и, естественно, путь к сердцу женщины. И наоборот — от бабьего сердца в самом противоположном направлении…

Больше никому ничего я на эти идиотские предложения о гипотетическом мэрстве не отвечаю, Гаша скорбно врет по телефону, что я болею детской оспой, «ветрянкой», что в моем возрасте смертельно опасно и грозит крупными осложнениями. И никого в дому не принимаю, дабы никого не заразить. Держу карантин.

А я по уши влезла в разборку дедова архива и никого в упор не вижу.

Конечно, если бы я была чуть-чуть более любопытна, то заметила бы, что с Зиновием творится что-то неладное.

Парень спал с лица, к Гришке почти не заходит и совсем перестал со мной откровенничать, словно постоянно боится чего-то или кого-то.

Потом-то я узнаю, в какую бетономешалку его засунули лично Захар Кочет и вся его свора и как они ему жить не давали, не разрешая ни шагу ступить, ни дохнуть.