Пип Уильямс - Потерянные слова

Ненастоящий, нечистокровный, поддельный, подложный, испорченный, нечистый, фальшивый.

Мег захлопнула том и поднялась с пола. Ее ноги дрожали. Девушка вдруг почувствовала себя уязвимой и незнакомой самой себе. Без сил опустившись в кресло, она начала всхлипывать. Слово бастард занимало пять столбцов, но ни один из примеров не раскрывал того, что оно значило для нее.

Мег скучала по матери, скучала по ее словам и движениям. Она бы, вне сомнений, помогла ей разобраться в хаосе, который сейчас царил у нее в комнате. Уткнувшись в обивку кресла, Мег вдохнула аромат материнских волос — знакомый запах мыла «Пирс», которым всегда пользовалась Сара. Мег тоже им мыла волосы. Это и значит быть хорошей дочерью? Пахнуть как мать. Мыть голову тем же мылом. Или это значит увлекаться одним и тем же, радоваться тому же и огорчаться от того же самого? В отличие от матери, Мег никогда не хотелось копаться в земле и сажать цветы. Ей хотелось, чтобы ее слушали, не снисходительно, а с вниманием, уважением и любопытством.

Что значил этот беспорядок на полу? Любопытство? Досаду и разочарование? Попытку понять и принять? Это тоже значит «быть дочерью»?

Когда Филип постучал в дверь, Мег уже не плакала. Ее боль перерождалась во что-то новое, но принесет ли оно облегчение, Мег не знала.

— Мег, дорогая. — Сама деликатность, как и накануне вечером, Филип вошел в комнату, словно орнитолог, боящийся спугнуть вьюрка.

Мег не отозвалась: что-то неприятное снова и снова мешало ей принять важное решение.

— Принести тебе завтрак? — спросил Филип.

— Пап, если можно, принеси мне лучше бумагу.

— Писчую?

— Да, документную. Голубоватую из маминого стола. — Мег пытливо вгляделась в отцовское лицо, но признаков возражения не обнаружила.

12 ноября 1928, Аделаида

Эти строки я пишу, борясь с сомнениями. Назвать Эсме матерью — значит оскорбить мамину память, но если не называть ее так… Опять-таки сомневаюсь, правильно ли это. Всю ночь я обдумывала смысл слов, большинство которых никогда не употребляла и даже не слышала. Я осознала, сколь важны они были в контексте употребления, и впервые усомнилась в авторитетности томов, занимающих целую полку стеллажа, напротив которого я сейчас сижу.

Слово «мать» должно быть в соответствующем томе, как же иначе. Хотя прежде у меня не было повода лезть за ним в Словарь. До сих пор я считала, что любой носитель языка, вне зависимости от образования, понимает его значение, понимает, как и в чей адрес его употреблять. Сейчас я сомневаюсь.

Хочется встать и снять с полки соответствующий том, но вдруг словарное определение не подойдет маме? Поэтому я мешкаю, и воспоминания о маме прогоняют все сомнения. Но сейчас я боюсь, что определение «матери» не подойдет и Эсме.

Мег свернула исписанный лист и положила в чемодан.

Чуть позднее Филип Брукс поставил поднос с завтраком на столик у кресла, в котором сидела его дочь. Чайник с чаем, два кусочка лимона на блюдце, четыре тоста, полная банка апельсиново-лаймового мармелада — еды хватило бы на двоих.

— Пап, выпей со мной чаю! — попросила Мег.

— Ты правда этого хочешь?

— Да.

Любимая мамина чашка ночевала в комнате Мег. Девушка протянула ее отцу — Филип налил чай сперва ей, потом себе, потом добавил лимон в обе чашки.

— Это что-нибудь меняет? — спросил он.

— Это меняет все, — ответила Мег.

Филип наклонил голову, чтобы глотнуть чай, руки у него дрожали. Посмотрев ему в лицо, Мег заметила, что каждый мускул напряжен: Филип отчаянно старался подавить, спрятать от нее эмоции.

— Почти все, — уточнила Мег.

Филип поднял голову.

— Это не меняет ни моих чувств к тебе, папа, ни моих чувств к маме. Ни моей памяти о ней. Кажется, сейчас я люблю ее еще сильнее. Сейчас я очень, очень по ней скучаю.

Они молча сидели в окружении вещей Эсме. Мерный стук мяча в парке через дорогу отмерял ход времени.

Мужчина за кафедрой откашливается, но толка мало: аудитория гудит как улей. Он перекладывает бумаги, смотрит на часы, потом поверх очков для чтения — на собравшихся академиков. И снова откашливается, на сей раз чуть громче, прямо в микрофон.

Шум затихает, опоздавшие рассаживаются на свои места. Мужчина за кафедрой начинает говорить чуть дрожащим голосом:

— Добро пожаловать на десятое ежегодное собрание Австралийского лексикографического общества! — Выступающий делает паузу, которая получается длинноватой. — Наа манни ! — произносит он немного увереннее и оглядывает зал. — Так каурна приветствуют группу людей, и я рад, что сегодня здесь целая группа.