Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

– Ты такая красивая, – сказал он ей, когда она медленно раздевалась перед ним, а он восхищенно смотрел, замерев на краю ее незастеленной двуспальной кровати. В его голосе звучала такая редкая удивленная нотка, что у Стефани перехватило горло. А потом он закрыл лицо руками.

– Лео? – прошептала она.

– Я в такой жопе, – сказал он себе в ладони.

«О господи, не сейчас», – подумала Стефани. Только не это предкоитальное выговаривание, не совершенно ненужное изложение того, в какой именно жопе он в данный момент. Она что, не видела его в деле уже не первый год? Не знала обо всех его недостатках? Она посмотрела на изгиб его спины, на канатик позвоночника, на то, как лежали его длинноватые в ту пору кудри на почти женственной шее. Его кожа сияла в лунном свете, как блестящая поверхность жемчужины.

Он поднял на нее глаза.

– Я правда в жопе, Стефани.

Она с полнейшей ясностью поняла, что он предлагал ей в это мгновение – не признание, не мольбу, но предупреждение. Он предоставлял ей изящную возможность сбежать. В те дни одним из талантов Лео была способность предсказать, как все сложится. Его любимым выражением была цитата из речи какого-то финансового воротилы: «Если хотите предсказать, как поступит человек, определите его мотивы». Лео говорил не «Я в жопе»; он говорил: «Из-за меня все окажется в жопе». Он знал о своих мотивах что-то, чего не знала Стефани.

Но он был там, без рубашки, у нее на кровати. Лео, в которого она была немножко влюблена с самого начала, и все, о чем она могла в тот момент думать, это как он прижимается к ней всем телом.

– Все в жопе, – сказала она, хотя ни секунды в это не верила. Она не была. Большинство ее знакомых не были. Но она знала кое-что еще: ни в чем нельзя быть уверенной; всякий выбор – лишь догадка с учетом некоторого знания или прыжок в таинственную бездну. Может быть, люди и не менялись, но их мотивы – вполне.

Поэтому, когда они с Лео впервые воспламенились, она практически изготовилась к разрыву. Каким-то необъяснимым образом она ждала разрыва и всей сопровождавшей его драмы, потому что разве нет чего-то почти красивого – если ты достаточно молод – в выкручивании внутренностей и блистательной перегрузке слезных каналов? Она приняла первый эмоциональный надлом с несомненным удовлетворением, потому что в расставании было что-то взрослое и в силу этого жизнеутверждающее. « Видишь? – сообщало разбитое сердце. – Я любило достаточно сильно, чтобы потерять; я достаточно чувствовало, чтобы плакать ». Потому что, когда ты достаточно молод, ставки в любви так малы, почти незначительны. Насколько трагичным может быть разрыв, если он с самого начала вплетен в ткань ожиданий? Приевшиеся ссоры, ночные звонки, полные негодования рассказы друзьям за множеством напитков в пределах слышимости уместно флиртующего бармена – все это было театром для человека определенного склада, такого образованного ньюйоркца, и, стало быть, для Стефани тоже.

До тех пор, пока не перестало им быть. Пока она не перестала быть достаточно молодой. Пока, словно при аллергической реакции, каждый раз, когда она подвергалась Лео, волдыри не начали вспухать все быстрее, зудеть все сильнее и сходить все дольше.

Она не помнила, в какой раз (второй? третий?) поймала Лео на измене и выгнала, а он извинялся и умолял, и она собирала группу поддержки (терпение которой уже почти иссякло, дошло до предела, сочувствие сменилось недоверием – « а чего ты ждала? с чего в этот раз все должно было пойти по-другому? »), когда ее помощница, Пилар, расписала на салфетке стадии горя по Кюблер-Росс, чтобы разобрать ее разрывы с Лео: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие.

– У тебя ровно сорок восемь часов на каждую, – сказала Пилар. – Больше не потребуется, поверь.

Она открыла органайзер.

– Значит, ты шлепнешься в принятие в следующий четверг к шести, как раз вовремя для коктейлей. Тогда и увидимся.

– Не веди себя так, будто я – самое жалкое существо на земле, – сказала Стефани Пилар. – Потому что это неправда, совсем нет.

– Я веду себя так, будто ты – самая жалкая версия себя. Потому что так и есть, умножь на миллион.

И вот тут Стефани наконец спросила себя: «Неужели любовь к Лео превратила меня в ухудшенную версию Стефани?»

Когда Лео ушел из ее бруклинского дома, он почти ничего не взял с собой, оставил даже сотовый телефон и бумажник, что было хорошим ходом, убедительным обманным маневром. Когда он первый раз не пришел ночевать, Стефани поклялась, что выгонит его, едва он выйдет из загула и явится обратно, кающийся и измученный.