Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

Но все-таки: когда он немножко оглохнет? Разве он не слишком дряхлый, чтобы жить одному? Иногда она фантазировала о том, что Гарри умрет и его семья предложит ей его квартиру по хорошей цене, ниже рыночной стоимости. Его сыну она нравилась; он иногда звонил, чтобы удостовериться, что у Гарри все хорошо. Он жил в Чикаго и приезжал не так часто, как следовало бы. Если она получит квартиру Гарри, то сделает проем в полу и поставит простую винтовую лестницу, как в квартире D, дальше по коридору. у нее будет два уровня, и переезжать больше не придется никогда. Будет настоящий кабинет с настоящей библиотекой. Комната для гостей.

Конечно, даже с учетом какой-нибудь неимоверной скидки для своих она сейчас была не в том положении, чтобы что-то покупать, – без «Гнезда». Вспомнив о «Гнезде», она задумалась о своих новых страницах (они были хороши!), а потом о Лео, и это привело ее обратно к сну о Такере, и тогда она закурила косячок. Она гадала, заедет ли Лео сегодня в редакцию. Может, пригласить его на обед и рискнуть. Она представила, как протягивает ему свою новую работу, как он читает и принимает все с воодушевлением и волнением, как говорит: я знал, что в тебе это есть!

Когда-то он был самым большим ее поклонником. Он за ней приглядывал. Она вспомнила, как в тот год, когда она пошла в старшую школу, а Лео был в выпускном классе, позволила Коннору Беллингему делать с собой всякое на заднем сиденье его машины на школьной парковке после собрания редакции литературного журнала; Лео был редактором, а она помогала. Пока они с Коннором обнимались, она чувствовала одновременно и восторг, и разочарование. Восторг, потому что она заглядывалась на Коннора уже несколько недель. Он был не просто красив и популярен, не просто президент класса: он подал в журнал обалденный рассказ, и она не могла перестать думать о нем, о Конноре, о последней фразе рассказа: «Злой, наполовину влюбленный, терзаемый сожалением, я отвернулся». А разочарование – потому что он отказывался говорить о писательстве. Она этого не понимала. Не понимала и того, как кто-то, казавшийся, честно говоря, слегка туповатым, мог написать что-то настолько трогательное.

– Выпей еще, – сказал он, протягивая ей маленькую фляжку. Фляжка мерцала серебром, тяжело ложилась в руку. – Ирландское виски. Отцовское. Отличная штука.

– Некоторые мои любимые писатели ирландцы, – сказала она.

– Да? Ну, они точно это пьют.

– Кто твои любимые писатели? – она широко улыбнулась, пытаясь заставить его посмотреть на нее, а не в окно.

Коннор покачал головой и коротко рассмеялся.

– У тебя в мозгах односторонее движение, ты в курсе?

Она пожала плечами, потянулась носом к фляжке и глубоко вдохнула, представляя, что нюхает Ирландию – неожиданно сладкое брожение, а потом быстрый укол и тепло, крепкий аромат торфа и дыма.

– За край отцов, – сказала она, опрокидывая фляжку и делая большой глоток.

Ей понравилось. Коннору нравилось. Коннору нравилась она! Она выпила еще, они посмеялись, она точно не знала из-за чего, а потом они снова стали целоваться и его руки опустились ниже, и она напряглась.

– Расслабься, – сказал Коннор.

Она сделала большой глоток из фляжки, потом еще один. Она что-то нащупала на холодной стальной поверхности. Поднесла фляжку к окну и в свете уличного фонаря прочла гравировку.

– А что значит «зверолов»? – спросила она Коннора.

– Ничего. Глупое прозвище.

– Мне, наверное, надо идти. – Она поняла, что ее совсем развезло.

– Не уходи, – сказал он.

– Выгляни наружу, – голос у нее был хриплый. – Снег пошел. Мне надо домой.

За окном было темно, а у Беа все плыло перед глазами. Коннор придвинулся ближе, и на этот раз его рука проскользнула ей под юбку.

– Газеты были правы, – шепнул он ей на ухо. – Снег шел по всей Ирландии.

– Джойс, – шепнула она, снова поворачиваясь к нему.

– Да, – сказал он. – Джойс. Мне нравится Джеймс Джойс. Вот тебе мой любимый писатель.

И вот оно. Ее решимость растаяла, ее сжатые колени раскрылись, как лепестки распускающегося пиона. Она ничего такого не подумала, когда он не позвонил на выходных. И сказала себе, что он, наверное, ее не заметил, когда она прошла мимо его шкафчика рано утром в понедельник. За обедом она подошла к столу, за которым он сидел, и с минуту стояла, дожидаясь, когда он улыбнется и пригласит ее сесть. Сердце ее стукнуло слишком много раз, его друзья уже на нее пялились, кто смущенно, кто со смешками, и только тут он на нее посмотрел и поднял бровь.